Отец воздел руки к небесам.

— Господин кюре, имение почти не приносит дохода. Рента после войны, как у всех, обесценена. Я не имею возможности содержать в пансионе троих сыновей. Должен признаться, Резо обеднели.

— Тем более сделает вам честь ваша великодушная щедрость, — протянул в заключение священник, делая в слове «великодушная» ударение на каждой гласной.

Иными словами, он взывал к отцовскому кошельку. Отец понял намек, вынул чековую книжку и пожертвовал две тысячи франков на благотворительные учреждения нашей епархии.

Таким образом, разрешение на церковные службы в домашней часовне было возобновлено.

Для нас пригласили нового наставника.

Миссионер из общины Непорочной девы Марии, заболевший туберкулезом в результате своей последней экспедиции к берегам Атабаски и Маккензи, отец Батист Вадебонкер, прибыл к нам из Квебека. Для предохранения от заразы мадам Резо ограничилась единственным средством: отвела чахоточному отдельный прибор. Впрочем, больной кашлял довольно деликатно, прикрывая рот огромным клетчатым платком, к которому были прикреплены английскими булавками два образка. Трафаретный образец благочестия, он уснащал свою речь привычными церковными штампами: «присноблаженный Иосиф», «высокочтимый кюре Арский», «пресвятая дева Мария». Никогда не говорил «бог», но обязательно «господь бог», не просто «папа римский», а «его святейшество папа римский». А в общем, славный деревенский парень, который не сумел завоевать нашего доверия, но долго служил для нас источником развлечений. Ему были знакомы все виды спорта, столь необходимые миссионерам в северных краях: он с одинаковым успехом ловил щук на блесну, лазал по деревьям, вязал шерстяные носки, пилил дрова, разводил черенками розы. В латыни он был слабоват. Закаленный суровой канадской жизнью, он считал вполне естественным, что мы носим деревенские сабо, ходим с обритыми головами, обязаны чистить садовые дорожки, приносим публичные покаяния и так далее. Мне всегда казалось, что большущий клетчатый платок, который он так часто разворачивал, скрывал от него значительную долю действительности. Используя маленькие таланты отца Батиста, Психимора живо приспособила его к хозяйственным работам, довольно необычным для наставника. Аббат № 6 попал к нам в благоприятный момент. Приступы печени участились и стали настолько мучительными, что матери пришлось на время ослабить надзор и заключить с нами своего рода молчаливое перемирие.

Доктор Какор советовал прибегнуть к удалению желчного пузыря, но мадам Резо всеми силами старалась избежать операции. Ее ужасала мысль о необходимости отлучиться из дому на два месяца. Что останется от ее владычества к тому времени, когда она вернется? С некоторых пор мы вдруг согласились расти. И наша мать, изменив свое прежнее мнение, с тревогой замечала, что мы становимся все выше. Плечи Фреди были уже на одном уровне с ее собственными плечами.

14 июля 1927 года — да, так долго продержалась мадам Резо! — 14 июля, в годовщину провозглашения «их» республики и в день праздника Свободы, она сделала себе три укола, но они не помогли. Большой камень застрял в желчном протоке и не желал проходить. Какор на этот раз решительно настаивал на операции:

— У вас, мадам Резо, вместо желчного пузыря мешок с камнями. Надо немедленно сделать операцию, иначе я ни за что не отвечаю.

Психимора все еще сопротивлялась, но приступ длился семь часов, и она капитулировала. Однако перед отъездом в клинику она сочла нужным всенародно пригрозить нам самыми страшными карами, если мы натворим бед в ее отсутствие. Аббат № 6 получил строгий наказ. Множество наставлений и заклинаний обрушилось на отца, который, неохотно оторвавшись от своих коллекций, спустился с чердака и был немедленно провозглашен главным наместником королевства. Фина получила необходимые ключи, однако связка остальных по-прежнему висела на внутренней стенке крепко запертого английского шифоньера.

На прощание Психимора будто клюнула каждого из нас в лоб сухим коротким поцелуем и по обыкновению перекрестила; отец осенял нас крестным знамением, мягко касаясь наших лбов большим пальцем, Психимора же царапала ногтем.

Наконец, приняв все предосторожности, мегера (мы добавили еще и это прозвище к прежней коллекции ее кличек) кое-как взобралась в санитарную машину, и та покатилась по платановой аллее. Наши многочисленные «М.П.» приветствовали ее по пути. Согласно установленному ритуалу, мы отправились кратчайшим путем в ту часть парка, которая шла вдоль шоссе, — машина должна была проехать там, чтобы свернуть на Анже. По команде мы все замахали платками, добавлю, совершенно сухими.

Позднее, когда я учился в коллеже, мне порой казалось, что я сижу в пустом классе, хотя кругом шумели мои товарищи, но стоило войти старшему надзирателю, и комната как будто сразу наполнялась людьми. Важно не число обитателей в доме, а их значимость. С отъездом Психиморы «Хвалебное» опустело. В угрюмой тишине двери хлопали так гулко, словно кто-то стучал молотком по пустой бочке.

Уже не слышно было крикливого голоса, отдававшегося оглушительным эхом, — голоса, который созывал свой выводок, чтобы распечь нас, бессовестных детей, якобы нарушивших границы площадки, где им дозволялось играть; голоса, поминутно утверждавшего (хотя мы и не думали противоречить): «Раз я так говорю, значит, это правда»; голоса, перекрывавшего все остальные голоса, даже когда он снижался до шепота, — словом, нам не хватало этого голоса, ее голоса, голоса Психиморы!

Конечно, мы были довольны. Но счастьем это не назовешь. Нельзя сразу построить счастье на вековых руинах мучений. Нашу радость омрачало чувство неуверенности. Я вполне понимаю смятение почитателей Молоха и неумолимой Кали, вдруг лишившихся своих злых богов. Нам некем было заменить наше божество. Ненависть завладевает людьми еще сильнее, чем любовь.

Наместник королевства нервничал. Он не любил ответственности, а главное, терпеть не мог мелочей жизни. За ужином, видя, что мы держим руки не так, как положено, и откидываемся на спинку стула, он счел необходимым выразить свое неудовольствие.

— Пользуясь отсутствием матери, вы ведете себя как обезьяны.

Но тут же мсье Резо забыл о нас. Он всецело был поглощен намазыванием масла на ломтики хлеба (сливочного масла — священнейшего продукта, который лишь для него одного выдавался по полфунта в неделю — ведь отцу требовалось усиленное питание для поддержания сил, подорванных ночными бдениями); занявшись своими бутербродами, «старик» больше не разжимал рта. Я говорю «старик», потому что это слово уже давно вошло в наш лексикон. Но теперь оно было оправдано седеющими усами отца. Мать мы стали называть «старухой» лишь десять лет спустя.

Этот день, 14 июля, который с грехом пополам признавался законным торжеством в наших краях (у нас национальным праздником скорее считают день канонизации Жанны дʼАрк), закончился великолепным закатом. Косые лучи солнца вливались в окна, расположенные таким образом, что только в самый длинный день года происходило некое оптическое явление. Последним усилием, и всего лишь на несколько секунд, кончик милостивого луча касался лучшего украшения столовой — драгоценного гобелена, изображавшего Амура и Психею. Редкостное событие! И по старой традиции, установившейся еще тогда, когда Резо действительно составляли единую семью, по старой традиции, естественным образом канувшей в прошлое после смерти бабушки, все собравшиеся за столом должны были в эту минуту встать и обменяться друг с другом «поцелуем мира».

Вдруг отец вспомнил об этом… Он бросал растерянные взгляды то на гобелен, то на пустой стул матери… Никто и глазом не моргнул. Отец робко сказал:

— Так что же вы, дети! Ведь солнце освещает Амура!

Hush[5] (как восклицают англичане, на языке которых мы совсем позабыли говорить в тот вечер), быстрая перестрелка взглядами, холодное молчание. Вот и все. Нет, мы не обменялись «поцелуем мира». Но наше презрение к нежности стало на мгновение стыдливой нежностью. Отец, несомненно, оторвался в эту минуту от всего житейского. Какие воспоминания воскресли тогда у тебя, отец! Должно быть, возникло перед тобою видение прошлого, когда кругом было столько юных девушек — твоих сестер и их подружек, милых соседок, среди которых была, возможно, избранница твоего сердца?