Старик
Полибий
, смысл всех тайн постигший сам,
Всю мудрость, за сто лет подобным став богам,
Он с
Клидом
-пастухом сидит на мхе и слышит,
Беседуя, как ночь теплом и лаской дышит,
И на пустой залив глядит, где над водой
Созвездия, толпясь, восходят чередой…
Клид
нежен
, добр, кудряв, при ярком свете лунном
Темнеет прядь на лбу — и мраморном, и юном;
Бежит он шумных игр, нескромных слишком слов,
И старцу он милей всех прочих пастухов.
Лишь для него он дал по бороде волнистой,
Как маслу, знаньям течь,
сосуд
почуяв чистый.
Он о плодах, цветах, о ядах речь ведет,
О том, как встроен в год времен круговорот.
В любой материи одной души частица
Ему видна, как свет, в котором жизнь родится.
Так воды темные, встречаясь с новым днем,
Неспешно ширятся, сливаясь вдруг с огнем.
Клид
жадно слушает, он весь горит, пылает:
Познать он должен все, и меньше не желает,
Вселенский уловить порядок и понять,
Чтоб в вечность лестницу хрустальную поднять,
Сквозь
время
протянув ее, считать ступени,
Мгновенье созерцать, слепящее сквозь тени.
И под вуалью звезд бесчисленных суметь
Увидеть лик того, чей взгляд дарует смерть.
Клид
весь дрожит, и мысль, как сильный хмель в нем бродит,
Глаза его блестят, и голос вдруг подводит…
Но
палец
положив на губы, как печать,
Полибий
юноше не хочет отвечать.
Клид
побледнел: он был так дерзок непристойно,
Что должен приговор любой принять достойно,
Которым будет
спесь
его обличена…
И вечно падать вниз, где вечна тишина!
