Любая девушка душу продаст за эти безделицы. Подарки для Ханны и Маргарет, моей младшей сестры, я приготовил, как водится, заранее. Шон нахваливал ассортимент, и мне подумалось, что есть еще пара прекрасных дам, для которых мне не жалко никаких денег. Продавец помог мне красиво упаковать мои покупки, и мы разошлись, довольные друг другом. До вечера оставалось достаточно времени, я побродил по городу, посмотрел на огромную елку на площади, послушал замерзшего, но улыбающегося скрипача в парке. Одним словом, сделал все, чтобы оттянуть возвращение домой. И тому имелась причина, весьма, на мой взгляд, весомая. Неугомонная Ханна уговорила мужа провести вечер в театре на премьере нового спектакля «Веселая вдова».
Генри отличался многими достоинствами и имел массу разнообразных увлечений, но так сложилось, что искусство театра в этот перечень не входило. То ли мужская солидарность, то ли привычка потакать прихотям любимой сестренки, а может, и все вместе, заставили меня принять приглашение, несмотря на то, что, к слову, и сам я не являлся поклонником Мельпомены. Однако сказанного не воротишь, а, давши слово, я не привык его нарушать. Вечер наступал с пугающей быстротой. Из окна своего кабинета я наблюдал за тем, как сумерки опускаются на узкие улочки и круглые площади белесым туманом, который, я живо себе представлял, пах дымом, затхлым воздухом с Темзы и чем-то еще, что неуловимо напоминает о скором Рождестве.
— Мистер Джон! — звонко крикнула с первого этажа экономка, — Вы просили напомнить, уже девятнадцать часов! Я вздрогнул. Сумеркам понадобилось всего несколько секунд, чтобы окончательно сгуститься. Но, безусловно, это был лишь обман зрения. Наемный экипаж довез меня до здания театра. Храм искусств блистал в свете газовых фонарей и возвышался над площадью и надо мной в частности подобно волшебному дворцу из старой сказки.
Наверное, именно в тот момент я впервые ощутил острое одиночество, желание обрести свою Прекрасную Принцессу. Залитое светом фойе встретило меня гулом голосов, шорохом одежд и бумажных программок. В глазах сразу зарябило от ярких нарядов дам, так контрастирующих с черно-белым лоском их кавалеров. Я безумно давно не бывал в обществе и испытал облегчение от того, что мой видавший виды, но тщательно почищенный мадам Деларош смокинг вкупе с галстуком-бабочкой не привлекал к себе ненужного внимания. Мы с Генри обменялись крепким, истинно дружеским, рукопожатием, а Ханна сердечно поцеловала меня в щеку:
— Замечательно выглядишь, братец, — прощебетала она, поправляя мне сбившуюся набок бабочку, — Идемте же, прозвенел второй звонок. И Ханна, подхватив нас обоих по руки, церемонно повела в зал. Что-то величественное и по-хорошему подавляющее есть в стройных рядах обитых красным бархатом кресел, постепенно поднимающихся подобно древнему амфитеатру, в лепных потолках и позолоченных ложах, в огромной люстре, которая вызывает в памяти моей образ воздушного замка, фата морганы. Но прежде всего, впечатляет сцена, до поры до времени укрытая тяжелыми складками занавеса. А за ним… За ним — чудо. Вопреки всем опасениям, спектакль оказался недурен, и я получил искренне удовольствие от первого акта. Антракт мои спутники предпочли провести в зрительном зале, а я решил немного размяться. И какого же было мое удивление, когда, проигнорировав ближайший выход и направившись к дальнему, относительно свободному, я увидел знакомую фигуру, затянутую в жесткий корсет нежно-зеленого платья. Все поменялось с той поры, но я все равно узнал Луизу Эббот, все такую же прекрасную, какой я запомнил ее солнечной осенью, когда помогал ее погибшей сестре обрести долгожданный покой, но потерял его сам. Это было похоже на удар, на укол прямо в сердце. Девушка медленно повернулась, изящно обмахиваясь веером, и встретилась со мной взглядом. И узнала. Я уверен, что узнала. На очаровательный щечках сквозь слой пудры проступил румянец. И почти сразу мисс Эббот заторопилась прочь из зала, а я пошел за ней, быстро, едва ли не бегом. В прохладном коридоре никого не было, кроме нас. Луиза стояла у темного окна. Я мог видеть ее полупрофиль, тонкую белую шею и обнаженное плечо, а в стекле отражалось ее лицо с трогательно опущенными глазами.
— Мисс Эббот… Луиза, — позвал я робко, — Не ожидал Вас вновь увидеть, то есть увидеть здесь, — словно со стороны я слышал собственный нерешительный голос, — Вы гостите у тети? Я нес чепуху, боясь заговорить о том, что волновало меня больше всего. Девушка повернулась. Румянец еще горел у нее на щеках.
— Мистер Найтингейл? Я тоже рада Вас видеть… Что-то было не так, словно между нами встала невидимая, но непреодолимая стена.
— Я не в гостях, я… — Луиза запнулась, растеряно теребя край сползшей с одного плеча шали, — Теперь у меня свой дом в Сити.
— Дом? Дом в Лондоне? — я ничего не понимал, но был счастлив от одного того факта, что Луиза, такая красивая и смущенная, стояла рядом и разговаривала со мной, — Я живу не в центре, но мы могли бы…
— Понимаете, Джон, — прервала она меня, — Прошло время.
— Три с половиной месяца.
— Да, три с половиной месяца. Господи, неужели мы обязательно должны были встретиться?! — вдруг воскликнула девушка, — Это несправедливо!
— Луиза…
— Миссис Джонс. Мне показалось, что я ослышался.
— Простите?
— Моего мужа зовут Хью Джонс, он адвокат из агентства «Джонс и Эриксон». Слова, сказанные тихим равнодушным голосом, отдавались в голове барабанным боем. Луиза, нет, миссис Джонс, легко коснулась моей руки:
— Прощай, Джон. Прозвенел звонок, но я уже выходил из гардероба. Может быть, я сентиментальный наивный глупец, ведь я знал, что она обручена и что шансов нет. Мы не обещали ничего друг другу, не писали длинных писем и не клялись в вечной любви. Все случилось так, как и должно было, и от этого вдвойне больнее. Остаток вечера я провел в кресле у камина с кружкой горячего ароматного глинтвейна в руках. Мысли текли вяло, словно продирались сквозь снежные заносы. Если бы я попросил дождаться, если бы написал ей, если бы признался в чувствах, если бы… Так много «если». Вино на дне кружки почти остыло. Перед тем, как окунуться в сон, я подумал, как хорошо было бы повернуть время вспять…
Запах хвои приятно защекотал нос. Я потянулся и с неохотой откинул одеяло. Встал, накинул халат. Утро было слишком тихим для рождественского, на кухне не гремела посудой мадам Деларош, а на улице не слышно было ожидаемого оживления, никто не спешил на рождественскую службу. Неужели я проснулся слишком рано, раньше, чем моя бодрая экономка? В узком темном коридорчике я столкнулся с незнакомой молоденькой девушкой в белом накрахмаленном переднике.
— Простите ради Бога, мистер Найтингейл, — начала та извиняться, — Мадам велела разбудить Вас, скоро завтрак. С этими словами девушка быстро поклонилась и убежала назад, вниз по лестнице. Мне стало жутко. Просто так, ни с того ни с сего, ведь я давно привык, что в моей жизни ничего не происходит просто так и все что угодно, даже самое незначительное событие может иметь сверхъестественный, даже опасный характер. А что может быть необычнее незнакомого человека, чувствующего себя, судя по всему, в моей доме, как в своем собственном. Мадам Деларош наняла новую служанку? На какие деньги? Я чаще всего просил накрывать мне завтрак в гостиной, поэтому направился сразу туда. В душе шевелились ростки подозрений. Что если я еще сплю и все это сон?
— … нанять экипаж… должно быть готово… завтра важный день… Бессмысленные обрывки фраз из-за двери поколебали мою и без того шаткую уверенность. Голос, произносивший их, несомненно, был мне знаком. Он изменился, пропитался нотками усталости и печали, но я слышал его совсем недавно. Вчера вечером в театре. Я ворвался в комнату, не сумев сдержать обуявших меня чувств:
— Бог мой! Луиза! Она кивнула без тени улыбки на бледном лице:
— Доброе утро, Джон. Я сейчас распоряжусь насчет чая. Ирэн! Уже виденная мною девушка выслушала распоряжения и удалилась на кухню. Я проследил за ней и отметил про себя, что обстановка в гостиной несколько изменилась. Не было моего любимого старого кресла с зеленой обивкой, а стулья у маленького обеденного стола приобрели совсем иной вид. Готов поклясться, что это уже и не они вовсе. Я перевел взгляд на Луизу и вдруг с пугающей отчетливостью понял, что именно не так. Это была, конечно, она, моя Луиза, но вряд ли теперь я могу назвать ее девушкой. Передо мной стояла красивая женщина около тридцати лет от роду, с нездорово бледной кожей и темными тенями под глазами, словно она долго не спала или очень много плакала.
