ТАКСИ-1913[1]

Киевская историческая повесть

На меня не пожалели дорогой губной помады и алым нарисовали на почтовом ящике пробитое стрелой сердце. Выше, в имперские вензеля киевской почты, добавили еще слово, и получилось, что у входа в мой гараж обосновалась «Киевская почта Амура». Зеленый, как жаба, ящик, а теперь каким красавцем на меня смотрит! Одной ночи кому-то для этого хватило…

Утром начинаю почту шалуна Амура разбирать. Принес мне такое, что не стоило ради этого и беспокоиться, летел бы лучше, крылатый и голенький, куда-нибудь в другое место. Счета, квитанции на штрафы, повестки какие-то – в общем, ерунда всякая. Еще приглашение на торжественную порку: на завтрашнее заседание, причем с моим непременным участием, автомобильной городской комиссии. Вот и владей после этого в нашем Киеве самобеглым механическим экипажем, автомобилем то есть. Его еще мотором называют: «Вчера катал даму на моторе…»

Все-таки интересно, кто это ночью пометил мой ящик? Судя по дорогой французской помаде, она – киевская чаровница… Размечтался я в своем кресле у заваленного автомобильными железяками и скучными казенными бумажками стола. А появись она сейчас, киевская фея-проказница – все ненужное одним волшебным движением смахнет, сама на стол сядет, ножки в ажурных фильдеперсовых чулочках свесит, укусит зубками плитку шоколада и давай мешать делопроизводством заниматься, – так и не надо больше ничего, все здесь. Если подумать хорошенько, вспомнить, то в жизни мужчины – что было и есть хорошего, – все с женщинами, все с ними так или иначе связано. Вот и у меня в гараже на стеклянном плафоне светильника (даже не знаю, как туда попали) переплелись в порыве страсти две перчатки, робкая белая дамская и настойчивая черная мужская. Когда хочу вспомнить что-нибудь приятное – смотрю, вспоминаю… А ведь нельзя, мне не положено: завтра заседает автомобильная комиссия Городской думы, и сам Цихоцкий – шнапс-капитан с тараканьими усищами и шашкой-«селедкой» на боку, наш полицмейстер – осчастливит комиссию своим присутствием. А меня особенно, для этого в думу полицмейстер и собрался.

Я повертел приглашение в руках. Вот те на! Мог и не заметить – на обороте еще текст, женский почерк:

«А я приглашаю вас сегодня сразу после полуночи купаться на Черторой. Встретимся у старого парохода «Добрыня», он в заливе один, и вы это место знаете. Мой храбрец, приходите.

Ваша русалка Е.»

Так-с, первое, что приходит в голову, когда она начинает после такой почтовой контузии соображать, это вопрос – по какому праву и согласно какому параграфу русалки днепровские свои приглашения начали писать на думских повестках? Кто позволил? А кто позволил почтовый ящик мой расписывать губной помадой? Тоже вопрос. Может быть, милая шутка? Ну вроде как в детстве, когда злой дедушка, наш дальний родственник, подарил мне на Новый год красивую французскую коробку, полную пустых, но очень похоже свернутых конфетных оберток-фантиков.

Почерк в записке явно женский, даже легкий аромат духов «Коти» и тот не забыли. Улики. Надо напрячься, вспомнить, кто из моих чаровниц с таким дорогим парфюмерным чувством юмора.

Впрочем, может, сие есть ловушка, продолжение вчерашней фильмы из киевской жизни, место действия было прямо здесь, в моем гараже на Фундуклеевской. Действующие лица и исполнители: три здоровенных, в одинаковых чесучевых пиджаках, громилы от городской артели извозчиков и я, один, – раб божий, обшит кожей. Прислал гостей хозяин киевского извоза Макарка Коротков. А как иначе? Мой Rolls-Royce 30 hp ему и его извозчичьей братве давно поперек горла встал, трахею, альвеолы закупорил – английская лакированная кожа в салоне, рессоры из корабельной стали, в моторе 30 лошадиных сил. Это вам не пара их гнедых в дурацких лентах с бубенцами и с бумажной гвоздикой в ухе. Последние, самые шикарные городские купеческие свадьбы – все мои; банкир Зульцман решил после ресторана веселых девчат с Бессарабки покатать – эти тоже мои; похороны ювелира Купейко… Да что говорить… Нет, скажу: «A la guerre comme a la guerre». Кто не знает, в вольном переводе наших киевских казаков с Куреневки звучит примерно так: «Шоб тебя гепнуло, репнуло та ще й перекандубасило!»

Так вот, заходят посланцы Короткова в гараж, ворота за собой плотно закрывают и ко мне. У одного – гирька на цепочке, у другого – свинчатка, третий здоровенный револьвер из-за пазухи вытаскивает. Пугач у него такой – «смит-и-вессон» наверное, – что сразу и не вытащишь. Правильные местные бандюки-налетчики давно с карманными бельгийскими браунингами на дело ходят, а эти, видать, отстали, не следят за новинками, каталогами не интересуются.

Дожидаться, пока револьвер весь покажется, я не стал. Неинтересно. Для такого случая держу в ящике стола настоящую «лупару» – обрез охотничьего ружья, заряженного на оба ствола волчьей картечью: шариками большущими из автомобильного подшипника. Обрез смастерил сам по картинке из книжки про мафию, это бандиты такие с острова Сицилия. Бедовые ребята, у них там даже свой действующий вулкан имеется, на всю Сицилию дымит.[2]

Достал я, в общем, свою «лупару» и навожу стволы на визитеров. Те – пятятся к выходу и задают по ходу разнообразные вопросы: «Паря, ты чего?.. Чего ты, паря?..» Лично я ничего. Если меня не раздражать, я очень добрый. Проводил хлопцев под прицелом до выхода и сам за ними вышел. Но полицию звать не стали – ни я, ни они – начнут писать свои протоколы, не обрадуешься!

А на улице ждет-дожидается в своей пролетке сам Макарка Коротков – на голове белая курортная с обвисшими полями панама, дальше тоже весь в белом, а в петлице роза поникшая черная – эмблема печали. Не дождетесь!.. Хлопчики его наутек, а я к нему. Обрез прикрыл пиджаком, не спеша подхожу – покажу свою игрушку-лялю, похвастаюсь. Подошел. Макарка, громко чавкая, жует плиточный табак, лихо сплевывая мне под ноги коричневатую жижу. Заценил, по всему видать, мою пушку, но виду не подал. Нервы у этого дядьки в панаме, надо признать, стальные, киевской чеканки беспредельщик. Не уехал, сидит. Посмотрел на обрез, головой покачал и говорит, спокойно так: «Двустволку эту, дорогенький, ты зря испортил. Завтра на комиссии мы тебе и твоему гаражу кирдык все равно сделаем, закроем к чертовой матери! Столько народу со своей чертопхайкой хочешь без куска хлеба оставить. Не выйдет! А не поможет комиссия – так я еще хлопчиков пришлю, сурьезных, которые анархисты. Слыхал про таких? Револьверами баловать не будут, динамитом ахнут – тут тебе торцы и в воду концы! Ну, бувай, козаче, до встречи…» Забросил себе в пасть новый здоровенный кус табаку, стегнул свою пару и умчался вниз по Фундуклеевской. Торцы и в воду концы. Хорошо сказал.

Так может, запиской этой от русалки лиходеи-извозчики и заманивают меня ночью на Днепр? В воду концы. Чего им комиссии думской дожидаться, канцелярию разводить? Нет, намудрил. Русалочка и наши киевские извозчики не сочетаются – все равно как пильзенское пиво шоколадом «Жорж Борман» закусывать. Нонсенс. У нас в городе сейчас другая мода пошла: полюбились киевлянам книжечки-копейки про знаменитого американского сыщика Ната Пинкертона, того самого, что японского якудзу, злодея Какимуру, изловил. Гимназисты взахлеб читают, банковские писарчуки, институтки и проститутки, даже – извозчики, которые грамотные; остальные листают картинки. Вот и нарисовали бы мне череп, внизу два скрещенных кинжала и свеча. И пишут теперь друг другу так: «Последнее попередження», предупреждение то есть.

И потом, чего бояться? Киев – мой город, не выдаст и не обидит своего мальчишку с Липок. Поеду. А что делать, признаюсь, люблю всякие безобразия и напасти. Русалка… Разменял четвертый десяток, а все не женат, не окрутили пока. Хотя брали в осаду, подкопы делали, пробовали запрещенные военные хитрости, даже в суд на меня подавали. Но своей пока не встретил; была, правда, одна – в белом платье и с зонтиком, жена, но не моя. И когда это было, в гимназии тогда еще учился. Вечность. Впрочем, холостяк тоже не пустяк, пока жену себе в паспорт не вписал – вольный казак с Фундуклеевской улицы.