Дальше мне мешали думать облезлые палки со стоптанными резиновыми набалдашниками, которыми приветствовали мое появление зрители левой трибуны. Справа был бугор, а на нем футбольная площадка, фонтан и еще один детский садик, куда мама не решилась меня оформлять, понимая, что в клетке своего двора я жить не соглашусь ни за какие коврижки.
Кто-то кричит вдогонку беглецу: «Остановись, детка!» А мне слышится: «Асталависта, беби!»[38], и, помахав Арнольду рукой, я увеличиваю скорость.
Добравшись до подъезда, я взлетаю на третий этаж и начинаю тарабанить в дверь. Но то ли моя прабабушка ушла на базар (что бывало крайне редко, учитывая ее возраст и вес в сто тридцать килограммов), то ли она спала на лоджии и не слышала моего грохота, но дверь так и не откликнулась привычным скрипом петель на мое появление. Я мог, конечно, позвонить в звонок соседей, живших с нами в трехкомнатной коммуналке, но делать этого не стал, так как знал, что дядя Саша еще на работе, а его мать, сухая сгорбленная старушка, все равно не пустит меня в квартиру. В общем, вышло почти как в фильме: «А где бабуля?» – «Я за нее!» – ответила мне тишина[39].
Последняя явка (чердак) была провалена два дня назад, когда пришедший слесарь, дядя Федор Красный Нос, повесил на дверь новый замок. Мы с друзьями еще не вскрыли его механизм, хотя и перепробовали уже большую часть ключей из имеющегося в нашем распоряжении арсенала. В общем, услышав на первом этаже тяжелую поступь Жанны Александровны, я понял: пришла пора сдаваться, и стал спускаться к ней навстречу, вспоминая, что говорит в таких случаях моя прабабушка: «Ubi culpa est, ibi poena subesse debet!»[40].
Внизу наставница взяла меня за руку и повела в садик, где возвращения блудного сына с нетерпением ждали воспитательницы, нянечки и поварихи, оберегающие нас от опасностей беспризорной жизни, пока родители отбывали трудовую повинность, избегая статьи за тунеядство: 209 УК РСФСР.
На следующий день я узнал гнев Архистратига[41].
Во время прогулки, целью которой являлось оздоровление юного организма путем выматывания его слабых чресл на свежем воздухе осеннего равноденствия, меня оставили в беседке. Меня, будущего капитана команды шестого домоуправления по футболу, хоккею, теннису и шахматам, посадили на два часа в беседку!
Я вспомнил, как это делают тигры, когда их сажают в клетку. Они кружат, юлят и мечутся, пытаясь вырваться на свободу. Поэтому решил стать львом – у него причесон прикольнее.
Я залазил на бортик и прыгал, стараясь ухватиться за балки, на которых держалась крыша. Разгонялся по периметру и заскакивал на лавки, переводя тело в горизонтальное положение. Я распускал крылья для вылета в заданный квадрат.
Я сходил с ума в этой конуре от одной мысли: «У меня отняли джунгли!»
«Джунгли зовут!» – звенело в моих ушах, когда я со всего маху налетел коленкой на штырь, появившийся неизвестно откуда в половой доске.
«Не иначе дьявол пропорол днище рогом, пытаясь выбраться наружу», – догадался пострадавший. Ууу, черт рогатый! Всю коленку мне искромсал!
Жидкость, столько лет кружившая от сердца в артерии и по венам к сердцу, наконец-то нашла выход. Красный родник радостно бил из образовавшейся пробоины, стекая по голени к голеностопному суставу и впитываясь в мой сандалик.
Это в песне «боец молодой вдруг поник головой», а в садике, выскочив из беседки, я привел в неописуемый восторг друзей, и в ужас – воспитательницу. Мне замотали ногу полотенцем и вызвали карету «скорой помощи». Карета отвезла Давида с нянечкой в травмпункт, познакомившийся со мной пару лет назад, когда я сломал себе левую руку, пытаясь убежать из яслей. Травмпункт находился в одном квартале от нашего дома и со временем превратился в цех по сборке и ремонту непоседы.
Коленку Дэйву (так звала меня мама, когда была в хорошем настроении) зашили, и пару недель я гордо выхаживал с бинтом на ноге. В роли портного-скорняка выступил мамин знакомый хирург. Он будет штопать меня еще несколько лет, пока я не улечу в страну вечной мерзлоты, где солнце прячется от людей каждую зиму и, выспавшись в берлоге космоса под подушкой моей планеты, впадает в бессонницу лета, тепла и света до следующих холодов…
Так как моя мама работала в Госстрахе, она быстро оценила уникальные способности сына рваться и ломаться в разных местах и застраховала жизнь мелкого пакостника на круглую сумму. С этого момента я стал кормильцем семьи. Каждая пробоина или трещина моего организма теперь оплачивалась из кармана государства. Я ломался, портился, расклеивался, разваливался и рассыпался с невероятной скоростью, стараясь выколотить из СССР как можно больше денег, прежде чем он обанкротится, не выдержав возрастающих расходов на реставрацию моего тела.
Поэтому, когда кто-то хвалится, что он-де начал зарабатывать в четырнадцать лет, я скромно улыбаюсь. Мой труд, в который я погружался с полной самоотдачей, приучая себя к самопожертвованию и умению вести бизнес на территории любого двора, наступил гораздо раньше – с шести лет.
Так вот: пока длились эти две недели реабилитации больной ноги, я пару раз повздорил с одним мальчишкой из средней группы, появившимся в нашем садике два месяца назад. Мальчик был крепким не по годам здоровяком, и я подозревал, что Вася (так его звали) был двоечником, отчисленным за неуспеваемость из школы в детский сад: сначала в старшую, а затем в среднюю группу.
Два дня назад Васька пытался ущемлять права моего друга Седых, когда выталкивал его из очереди на горку. И мне это совсем не понравилось.
– Васяня-писяня, ты чего борзеешь? – сказал я увальню, когда тот в который раз потеснил моего товарища.
– Не лезь не в свое дело! – деловито отрезал Васька.
– А что будет, если влезу? – не отступал я.
– Влезешь, тогда узнаешь, – насупился Васек и сжал свои кулачки, приняв устрашающий вид.
Дело закончилось стычкой. Нас быстро разняли. Но Вася так удачно успел сунуть свой конопатый кулак в мой нос, что носопырка у Давыда (так звала меня нянечка из детского садика) болела еще несколько дней, перетягивая одеяло физических страданий с травмированной коленки на себя и постоянно ежась от таинства неопределенности во время перевязок раненой ноги.
Для решения возникшей проблемы необходим был саммит. Но из-за того, что Вася отбывал повинность в другой группе, потребовать от него сатисфакции было не только дипломатической, но и территориальной проблемой. «Железный занавес» между старшими и младшими группами в моем садике был еще непреодолимее, чем шторка между СССР и Европой. Это сейчас дети на прогулке могут позвонить «чеку», сидящему в соседней песочнице, и высказать свои претензии по айфону. А тогда…
Первый цветной телевизор в нашем дворе добудет моя мама по великому блату, в кредит, только спустя три года, и все мои друзья станут бегать к Давиду смотреть цветные мультики. Мультики выходили строго по расписанию два раза в день (в 18.15 и 20.45) и шли по пятнадцать минут, где первая половина была кукольным барахлом, а вторая – мультами из пятидесятых годов.
С возрастом я стал относиться к телевизору с большей симпатией. Возможность, которую дает этот ящик – выслушать пенсионные скрепы, – несет определенные плюсы в общей полосе минуса импликации предиката[42].
Но без кнопки «Mute», позволяющей прервать оральное недержание обструкционера коллективного интеллекта[43] и высказать критику избирателя, он не имел бы никакого смысла. Как не имел бы он смысла и без кнопки «Выкл», способной выпроваживать надоедливого екклезиаста[44] в любой момент – если я захочу (а потом передумаю) по большому, и схожу (перед сном) по малому кругу: с первого по тридцатый канал, приземлившись на «2×2».
