Сьюзен не срывается. Не рыдает. Она спокойна и искренна. Она потеряна. Я не видела этого раньше, потому что потеряна сама. Но теперь я вижу, что Сьюзен нужно… что-то. Что-то, за что она сможет держаться. Для меня этим чем-то была она. Она была скалой посреди шторма. Меня всё еще штормует, но… я тоже должна стать скалой. Должна не только пользоваться поддержкой, но и оказывать ее. Пора «весь мир крутится вокруг меня» закончилась довольно давно.

— Чего бы вам хотелось? — спрашиваю я.

Сьюзен, кажется, всегда знает, что мне нужно, ну или по крайней мере думает, что знает, но с такой уверенностью, что и меня в этом убеждает.

— Я не знаю, — отвечает она с такой тоской, словно ответ где-то есть, вот только она не знает, где его искать. — Не знаю. Наверное, мне нужно много с чем смириться. Принять произошедшее. — Она ненадолго замолкает. — Я не верю в существование рая, Элси. — Ее голос надламывается. Глаза превращаются в узкие щелочки, уголки губ тянутся вниз, и дыхание сбивается. — Мне так хочется в него верить! — Слезы ручьем текут из ее глаз. Я знаю, какого это — так рыдать. Знаю, что она сейчас чувствует себя как в бреду, и что скоро слезы высохнут на ее глазах, словно те осушились и им нечего больше дать. — Мне хочется верить в то, что он счастлив, что он находится в лучшем месте. Все твердят мне, что он находится в лучшем месте, но… я в это не верю. — Всхлипнув, она утыкается лицом в ладони. Я успокаивающе поглаживаю ее по спине. — Я чувствую себя ужасной матерью из-за того, что не верю в то, что он в раю.

— Я тоже в это не верю, — признаюсь я, — но иногда воображаю, что он там. Так мне становится чуточку легче. Вы тоже можете себе это просто вообразить.

Сьюзен прислоняется ко мне, и я поддерживаю ее, обнимая. Это приятно — поддерживать другого человека. При этом ощущаешь себя сильной, может даже сильнее, чем ты есть на самом деле.

— Мы можем поговорить с ним, если хотите, — предлагаю я. — Ничего же плохого от этого не случится. Как говорят, попытка не пытка. Кто знает, может, у нас на душе станет легче. Может… он нас услышит.

Кивнув, Сьюзен пытается взять себя в руки. Она глубоко вздыхает, вытирает щеки и открывает глаза.

— Да, — отвечает она. — Хорошо.

МАЙ

— Мы в Неваде! — кричит Бен, когда мы пересекаем границу штата. Он весел и бодр.

— Ура! — кричу я в ответ.

Мы победно вскидываем вверх кулаки. Я опускаю стекло, и лицо обдает воздухом пустыни. Воздух теплый, но в ветерке чувствуется прохлада. Еще так рано, что вдали видны зажженные огни города: броские и некрасивые, яркие и кричащие. Их так много! Я смотрела на город казино и шлюх, город, где люди проигрывают бешеные деньги и напиваются в стельку, но это не имело никакого значения. Огни этого города манили, зазывая нас.

— Какой там съезд, напомни-ка? — спросил Бен. Это был редкий и краткий миг рациональности в безумно эмоциональной поездке.

— Тридцать восьмой, — ответила я, схватив его ладонь.

Я ощущала себя так, будто нам принадлежит весь мир. Как будто всё у нас только начинается.

НОЯБРЬ

Лишь к вечеру мы набираемся сил, чтобы с ним поговорить. Ноябрьская ночь тепла даже по меркам Южной Калифорнии. Во всем доме распахнуты стеклянные двери. Я стараюсь говорить в сторону ветра. Говорить с ветром — это так символично, что, как мне кажется, может сработать.

— Бен? — зову я.

Я планировала начать с чего-то весомого, но мозг словно отключился. Я не говорила с Беном с того самого момента, как он, попрощавшись, обещал скоро вернуться. Первые обращенные к нему слова должны быть важными. Должны быть красивыми.

— Если ты слышишь нас, Бен, то знай, мы скучаем по тебе, — произносит Сьюзен в потолок. Она смотрит вверх, как будто Бен находится именно там. Возможно, в глубине души, она всё же верит, что Бен в раю. — Я так сильно скучаю по тебе, сынок. Я не знаю, что делать без тебя. Не знаю, как… Я знаю, как жить, думая, что ты рядом, в Лос-Анджелесе, но не знаю, как жить, зная, что тебя больше нет на этой земле, — говорит Сьюзен и внезапно поворачивается ко мне. — Я ощущаю себя дурой.

— Я тоже. — Похоже, это на самом деле важно — верить в то, что мертвые могут нас слышать. Нельзя говорить со стеной, убеждая себя в том, что говоришь не со стеной, когда в это не веришь.

— Я хочу сходить на его могилу, — продолжает Сьюзен. — Может, там будет легче обращаться к нему.

— Ладно, — киваю я. — Сейчас уже поздно туда ехать, но мы можем отправиться сразу, как проснемся.

— Хорошо, — соглашается она. — Будет время подумать о том, что я хочу ему сказать.

— Отлично.

Похлопав меня по руке, Сьюзен встает.

— Лягу тогда пораньше. Моему мозгу нужно передохнуть.

Может, ей действительно нужен отдых, но я знаю, что она уходит, чтобы спокойно поплакать в тишине своей спальни.

— Хорошо, — отвечаю я.

Она уходит, и, оглядев комнату, я отправляюсь бесцельно бродить по дому.

Я захожу в спальню Бена и ложусь на его постель. Вдыхаю воздух этой комнаты и смотрю в стену так напряженно, что уже не вижу ее. Я знаю, что пора уезжать из этого дома. Возможно, я не готова вернуться к своей прежней жизни, но хватит уже ее избегать. Я лежу в комнате Бена так долго, сколько могу вынести, а потом встаю и стремительно выхожу.

Придя к себе, я тут же начинаю собирать свои вещи. Я хочу это сделать быстро, пока не потеряла присутствие духа. Часть меня жаждет остаться в этом «болоте» насколько возможно дольше, жаждет целыми днями загорать у бассейна, а ночами пялиться в телевизор. Жаждет не жить, а существовать. Но если Бен может слышать меня, если может видеть меня, то ему это не понравится. Он не хотел бы для меня такой жизни. Да и, не думаю, что хочу такой жизни сама.

Встав утром, я собираю оставшиеся вещи. Выхожу в кухню и вижу Сьюзен — одетую и готовую ехать, сидящую за кухонной стойкой и пьющую кофе. Заметив за моей спиной собранные вещи, она опускает чашку с кофе. Она ничего не говорит. Лишь понимающе улыбается. Улыбкой грустной, но гордой. Горьковато-сладкой и меланхоличной. Я ощущаю себя студенткой, уезжающей из родительского дома в университет.

— Поедем на двух машинах, — говорит Сьюзен. Она не только показывает мне, что всё прекрасно понимает, но и освобождает меня от объяснений. От слов, что после нашей совместной поездки, я вернусь домой.

Сьюзен добирается до кладбища раньше меня и, подъезжая, я вижу, что она стоит у входа. Я думала, что она начнет без меня. Что, может быть, она захочет побыть с ним некоторое время одна, но, похоже, ей нужен в этом деле помощник. Я не виню ее. Я бы точно не стала делать этого в одиночестве. Я паркую машину и иду к ней.

— Готовы? — спрашиваю я.

— Готова, — отвечает она, и мы направляемся к могиле Бена.

Его надгробие такое чистое и новое, что, глядя на него, чувствуешь острую печаль — такое же ощущение вызывает надгробие, даты на котором столь близки по цифрам, что понимаешь: тут похоронен ребенок. Сьюзен опускается на колени перед могилой Бена, лицом к надгробию. Я сажусь рядом с ней.

Она глубоко и серьезно вздыхает. Не как обычно, а сосредоточенно. Достает из заднего кармана листок бумаги и смущенно смотрит на меня. Я киваю, побуждая начинать, и Сьюзен принимается читать. Сначала в ее голосе почти нет эмоций, и она действительно больше считывает с листа слова, нежели обращается к Бену.

— Мне просто хочется знать, что у тебя всё хорошо. Что ты не страдаешь. Мне хочется верить, что ты находишься в лучшем месте, что ты счастлив и что тебя окружают любимые тобой вещи. Мне хочется верить, что ты сейчас вместе с отцом. Что, может быть, вы сейчас на барбекю едите хот-доги. Я знаю, что это не так. Знаю, что тебя больше нет. Но я не знаю, как жить с этим знанием. Мать не должна переживать своего сына. Такого не должно происходить.

Ее голос меняется, взгляд смещается со страницы на траву под ногами.