— Мне кажется, в полиции у вас нет никакого будущего, Фролик. А пенсия вам полагается уже достаточная. Так почему вам не подработать? Почему бы вам не перейти куда-нибудь еще?

— А куда же, сэр?

— Начальником охраны «Континентальных пивоварен».

— Меня там не знают, сэр.

— Там знают меня. Я уже говорил о вас. Жалованье то же, но вы будете получать пенсию.

И они снова побрели по снегу.

Снег валил день за днем, а когда в конце недели заместитель начальника полиции прислал письмо с заявлением об отставке, начальник полиции попытался выразить Айре Гроуму свою признательность, свою благодарность и почтительное уважение. Получилось это у него плохо. Он с трудом подбирал слова, и они звучали заискивающе. Айра Гроум перебил его своим «сэр?» и властно откинул голову. Начальник полиции как будто понял, что «сэр?» на этот раз означало: «Вы, кажется, хотите оскорбить меня, превращая это в личную услугу? Я вам не ваш добрый приятель, любезнейший». После паузы Айра Гроум заговорил о том, как ему трудно привыкать к холоду после благодатного бразильского солнца.

Но вскоре холод уже бодрил его. Ему понравилось рождество на ферме Кэрол Финли: пылающие поленья в огромном очаге, и рождественские подарки, и обед, и певцы, явившиеся спеть рождественские песни. Теперь в городе его знали: он ездил в «Гарденс» на хоккей или на боксерские матчи и сидел в ложе с багроволицыми политиками, которые говорили грубым языком администраторов, нанизывая похабщину на похабщину. А потом, направляясь в какой-нибудь отель, пусть даже с мэром или с генеральным прокурором, он шел на полшага впереди, а они чуть отставали, словно были его подчиненными или молодыми офицерами, для которых честь — нести его чемоданы.

Потом, в середине марта, когда вдруг наступили холода, он как-то дном шел по Ратушной площади, направляясь к отелю, где у него было назначено деловое свидание. Красивое пальто из коричневой замши с норковым воротником он набросил на плечи, точно плащ, а так как раненая нога не болела и трость ему была не нужна, шел через площадь энергичной походкой под яркими лучами мартовского солнца. Но, несмотря на солнце, большой пруд был все еще скован льдом. Дети в шапочках и ярких свитерах носились по нему на коньках, вдруг круто поворачивая и взметывая фонтанчики ледяных брызг. Потом дети — их было восемь — принялись выписывать петли вокруг единственного взрослого конькобежца, старичка в потертой меховой шапке и длинном шарфе. Проносясь мимо, дети по очереди дергали его за шарф, и каждый раз он чуть не падал. Потом он сообразил, что они включили его в свою игру, и просиял — так это ему понравилось. Теперь, когда его дергали за шарф, он каждый раз отвечал широкой старческой счастливой улыбкой. Кто-то позвал:

— Э-эй, коммандер!

И он обернулся.

Его нагонял Лео Котра, который тоже переходил площадь. Он действительно не узнал Котру, совсем седого и исхудалого.

— Лео Котра, Айра.

— Лео… Сколько же лет прошло. Ну, ну, ну… — И он протянул руку. — А ты похудел, Лео.

— Ничего, еще потолстею.

— Ну…

— А ты прекрасно выглядишь, Айра.

— Я в хорошей форме. Чем ты занимаешься?

— Веду колонку.

— А, в газете? Тебе нравится?

— Ага, Айра! Значит, ты меня не читаешь. А ведь ты когда-то много читал.

— Я и сейчас читаю. Экономика, история — то, что мне нужно.

— И наверное, все военные мемуары.

— Да, конечно, военные мемуары.

— А я помню те дни, когда при встрече мы начинали с того, что спрашивали: «Что ты сейчас читаешь?» Во всяком случае, ясно, что моей колонки ты не читаешь.

— Сегодня же вечером начну, Лео.

— Ну и прекрасно, — сказал Котра весело и умолк, ожидая вопроса о том, как сложилась его жизнь, женился ли он, есть ли у него дети и не хочет ли он пойти сейчас куда-нибудь выпить. Выпить и поговорить. Пауза вышла неловкая. Расстояние между ними становилось все больше. Наконец Котра натянуто засмеялся. Глядя зло и насмешливо, он сказал:

— Мне следовало бы предвидеть, Айра.

— Что предвидеть, Лео?

— Что ты кончишь начальником над всеми полицейскими.

— Начальником над всеми полицейскими, — повторил он, откидывая голову и глядя на Лео с почти судейской пристальностью. Потом он улыбнулся. Это была неторопливая улыбка, очень личная сардоническая улыбка. — Отлично, Лео, — сказал он. — Начальник над всеми полицейскими. Просто отлично. — И он потрепал его по плечу. — Ты отличный человек, Лео. Ну, меня ждут.

Он энергично пошел дальше, и его прекрасное пальто колыхалось как плащ. Он перешел улицу, вошел в вестибюль отеля и неожиданно остановился у эскалатора. Он не мог понять, почему остановился.

Он стоял и смотрел на лица, плывущие вниз по эскалатору, плывущие к нему, словно его свидание было назначено тут, и он ждал, что одно из этих лиц осветится улыбкой узнавания. Старик? Молодой человек? Девушка? Но пока лица плыли и плыли вниз, равнодушные, незнакомые. Которое же из них? И узнают ли его? Надо встать так, чтобы его сразу увидели. Затем, спохватившись, он удивленно посмотрел вокруг. Он договорился встретиться с Сэмом Эйдлменом, владельцем таксопарка, — договорился встретиться с ним в баре. Он направился к бару, недоуменно покачивая головой.

В этот вечер Кэрол Финли собиралась приехать к нему после званого обеда. Ожидая ее, он сидел в библиотеке, и Хорлер принес туда утреннюю газету.

— Вам стоит это прочесть, коммандер, — сказал он и сел, а Айра Гроум начал читать статью Лео Котры.

С помощью излюбленного своего приема — легкой насмешки по собственному адресу, — приема, который обеспечил ему популярность. — Котра умел превратить сюжет, доставляющий ему тайное сардоническое удовольствие, в очередную интригующую ироническую историю. На этот раз она была посвящена столь выдающемуся во всех отношениях председателю полицейской комиссии города. В дни войны Котра вместо с другими молоденькими флотскими лейтенантами, сидя в пивных, гадал, какая страшная катастрофа произошла с их товарищем Айрой Гроумом. Прежде он был отзывчивым, дружелюбным, что называется, душа нараспашку — голубоглазый студент-археолог, немножко поэт, и все они были по уши влюблены в его невесту Джулию, удивительно жизнерадостную и веселую девушку. В самом начале войны ему пришлось очень плохо. Он был тяжело ранен и пять дней пролежал без сознания. А когда он вышел из госпиталя, в первом же плаванье корабль, на котором он служил, был потоплен.

Вот тут в нем произошла перемена. Просто невероятная. Прежде он был на редкость человечен и, добросовестно выполняя свои обязанности, надеялся, что скоро все это кончится и можно будет вернуться к прежней жизни. Но теперь его глаза, даже его осанка стали другими. Теперь он всегда держался очень прямо и даже выглядел более плотным. Возможно, он надевал липший свитер, если не два. И стал очень строг с подчиненными. Всякие сантименты он оставил раз и навсегда. Изменился и ритм его речи. Он говорил теперь четко, коротко и безлично. Его начали повышать. Вскоре, получив все ордена и медали, какие только можно получить, он стал самым молодым коммандером на кораблях, эскортирующих грузовые суда, и у него уже не было времени на добродушных, нецелеустремленных, не одержимых служебной карьерой людей, которые на берегу любили посидеть и потолковать о жизни. Сам Котра тоже чувствовал, что его отшвырнули в сторону. «Что случилось с Айрой, сукин он сын?» — спрашивали все они друг у друга.

В последний раз Котра видел его после конца войны в Париже. В баре отеля «Ритц» Гроум у длинной стойки лакал коктейли из шампанского среди людей в сверкающих золотом мундирах. Котра хотел было подойти к нему и заговорить, но не подошел. У Айры Гроума был слишком уж недоступный вид. Даже смеясь, он оставался застегнутым на все пуговицы.

Вернувшись в Лондон, Котра разговаривал про Айру Гроума с друзьями за кружкой пива. Все они сошлись на том, что после войны у Айры Гроума никакого будущего нет. Сняв форму, он окажется рыбой, вытащенной из воды. На гражданке он не найдет подходящей работы, не будет знать, что ему делать с женой и детьми. Тем не менее, писал Котра, Айра Гроум женился на очаровательной женщине. И у Айры Гроума родился сын. Котра ни словом, ни намеком не выдал, что ему известна дальнейшая судьба Джулии Гроум и этого сына. Тут-то он и придал своему сюжету тот иронический поворот, за который его любили читатели. Он продолжал: «Вот видите, каким дураком я был? Видите, какими дураками были мы все? Мы рассуждали о том, какая страшная катастрофа произошла с этим человеком, — и все только потому, что он не хотел оставаться таким, как мы. Произошло же просто то, что на войне он выковал в кузнице своей души (Котра не стеснялся заимствовать чужие фразы) те великолепные качества, ту силу и твердость, которые обеспечили ему неизменный успех в мире промышленности, сделали его богатым и независимым, а теперь подвигли во имя все того же духа служения и преданности долгу стать председателем полицейской комиссии нашего города».