Все понемногу разошлись, а Ал до рассвета просидел за бутылкой с Джейком Фултоном. Время от времени он трогал свою голову, но куда больше, чем рана, его мучило недоумение.

— Ладно, пусть, хотя ясно — не даст он мне теперь ни цента. Но вот что меня угнетает — я ведь думал, что знаю своего отца!

С той ночи Ал жил только на то, что зарабатывал. Все сбережения ушли в уплату за комнату в доме миссис Бёрнсайд.

На следующий день после того, как в колонке Хилтона появилась фотография Шора, Ал защитился. Дело было сделано, и, можно сказать, на высоком уровне. Только что прошел сильный ливень, но сейчас, когда он шагал по направлению к парку, ярко светило солнце. Отощавший на рубленых бифштексах и кукурузных хлопьях, бледный, с горящими неистовой энергией глазами Ал был похож на Христа, только что вышедшего из пустыни.

Внезапно что-то вспомнив, он остановился, обернулся и в полнейшем недоумении уставился на здание университета.

— Чертов педант, — тихо ругнулся он, — мог ведь загубить всю мою карьеру! Ну да чего еще от него ждать?!

Он знал, что крупный ученый и известный в городе деятель культуры доктор Мортон Хайленд входит в экзаменационную комиссию. Студенты съезжались со всего континента слушать его лекции по теории литературы и изучать его систему. Ал никогда не испытывал ни малейшего страха перед этим маленьким, пухлым, рыжим человечком с короткими пальцами и большими коричневыми веснушками на лбу — не боялся ни его учености, ни его фальшивой кротости. Но мог ли он знать, что в то утро за завтраком доктор Хайленд съест кусочек перезревшей дыни и этот кусочек даст о себе знать как раз во время защиты.

— Назовите мне дублинскую гостиницу, где работала женщина, которой увлекся Джойс.

Ал вскинул на Хайленда удивленный взгляд: что за мелочной вопрос? В голове было пусто, однако никакой паники он поначалу не ощутил. Он поглядел на четыре тронутые сединой головы перед собой, затем скользнул взглядом по старым твидовым пиджакам и стоптанным ботинкам — отчего это профессора и джазисты вечно ходят в стоптанных ботинках, подивился он, и тут вдруг ему стало холодно и ужасно одиноко. Тишина, ни единого звука, лишь стучит сердце, и голос — совсем не его голос — говорит ему: «Ты ничто, Ал. Ничто».

— Минутку, — буркнул он и вышел из аудитории.

Он подошел к питьевому фонтанчику в коридоре. Его научный руководитель доктор Стил, спокойный, мягкий человек, взявший себе за образец для подражания богословов семнадцатого столетия, подошел к нему и с тревогой спросил:

— Вам плохо, Дилани?

— Нет, доктор Стил, все в порядке, — спокойно ответил Ал. — Просто мне захотелось пить. И я отнюдь не собираюсь обзванивать все дублинские гостиницы.

Он возвратился в аудиторию, улыбнулся доктору Хайленду и ответил на вопрос. Однако теперь, вспоминая о происшедшем, Ал не улыбался. Он был потрясен: тот миг страшного одиночества… Он не узнавал себя. Его чуть шатнуло — мимо спешили на обед студенты, но он лишь смутно чувствовал это движение, не видя их. В южной стороне, над зданием административного центра, сквозь облака пробился солнечный луч и засиявшая под солнцем зелень мокрой травы, отблески мокрых листьев на деревьях вдруг подступили так близко, так больно полоснули по глазам, что Ал вздрогнул. Затем вся картина покачнулась перед ним, и он еле удержался на ногах, ошеломленный, дрожащий. И в следующее же мгновение определил это свое состояние: так бывает, когда надерешься до чертиков. Что-то с ним неладное — это все от нервного перенапряжения и недосыпания: слишком он много занимался. Но в общем-то с ним, Алом Дилани, все в порядке. У него сегодня праздник. И он гордо зашагал по огибающей парк улице к дому на Монтет-стрит, где снимал отличную, большую комнату.

Монтет-стрит — короткий тупик. Несколько старых кирпичных домов отшлифовали песчаной струей, и хозяева стали сдавать дорогие квартиры. Миссис Бёрнсайд, вдова, истратила сотню долларов из полученной после смерти мужа страховки, тоже отшлифовала фасад и в четырех комнатах оборудовала альковы под кухню. Комната Ала на втором этаже выходила окнами на улицу. Заслышав его шаги, миссис Бёрнсайд распахнула дверь своей комнаты. Высокая седеющая блондинка с могучей грудью и заколотым шпильками узлом на затылке. Строгий белый воротничок — женщина-епископ, да и только, первая в истории человечества.

— Ну что, Ал?

— Все в порядке.

— Как всегда, на коне?

— На сей раз — да.

— Значит, все позади?

— Остается книга.

— Я тут кое-что себе сготовила, могу предложить тарелку супа. Принесу вам наверх.

— Что за суп?

— Мой фирменный — луковый.

— Шикарно, — сказал Ал, поднимаясь по лестнице. — Вот это женщина!

Просторная комната сверкала чистотой, на стенах — со вкусом подобранные картины импрессионистов-абстракционистов, книги на полках стоят аккуратными рядами. Его бумаги тоже в аккуратной стопочке на столе. Рухнув в кресло у стола, он тупо глядел на постель, покуда миссис Бёрнсайд не принесла ему суп.

— Чудесно, — сказал он.

Когда она вышла из комнаты, он глотнул супу, но рука не держала ложку. Глаза его снова обратились к постели. В конце концов он с большим трудом поднялся, повалился на постель и в то же мгновение уснул как мертвый. Разбудил его телефонный звонок в прихожей, и Ал сонно поплелся туда.

— Слушаю, — пробормотал он в трубку.

— Вас вызывает Лос-Анджелес. Говорите.

— Да-да?

— Ал? Это ты, Ал? Что-то не твой голос. — Звонил брат Ала — Дейв, который покинул отчий дом, чтобы освоить профессию бармена, а посему был волен ехать, куда ему захочется, и при этом неплохо зарабатывать. — Могу я тебя кое о чем попросить, Ал? — сказал Дейв.

— Конечно, Дейв. А что такое?

— Понимаешь ли, в чем дело…

И Дейв рассказал Алу, что его старший коллега — бармен, мастер высочайшего класса и очень уважаемый человек, — узнав, из каких мест Дейв родом, пригласил его к себе в гости и показал целое собрание книг какого-то Юджина Шора. Он показывает их, сказал он, потому что Дейв упомянул название города, где живет Шор. Он, Дейв, и не слыхивал об этом Шоре, но соврал, сказав, что его брат с этим Шором дружит и может попросить его надписать одну-две книги. Теперь вся надежда на Ала. Не может ли он выслать их авиапочтой, чтобы он мог их подарить своему другу-бармену.

— Минутку, Дейв. Ты сказал — Шор?

— Да, Юджин Шор. Запомнил?

— Запомнил. Постой, постой, Дейв! Какого черта… — Ему сначала показалось, что он чего-то не понял или что все это ему снится. Но теперь он разозлился. — Господи, Дейв! Я спал, а ты меня будишь с такими глупостями!

— Прошу тебя, Ал! От этого зависит моя репутация.

— А-а, к черту, Дейв! — простонал брат. — Ну хорошо, ладно.

Однако, положив трубку, Ал начал размышлять. «Ничего себе, — подумал он, — это же мне недешево обойдется». Спать ему расхотелось, он умылся и причесался. В пять часов он отправился в книжную лавку.

Пока он спал, прошел еще один ливень, но сейчас уже снова ярко светило солнце, подсушивая тротуары. Немного дальше по улице на грязноватом, мокром газоне возле одного из необновленных домов толпились люди. В их кругу недвижно лежал на земле ребенок в голубой пижамке, молча обводя взглядом склонившиеся над ним лица.

— Вот оттуда! — громко говорила какая-то полная женщина и показывала на дом. — Он выпал вон из того окна. А мать куда-то пошла. Вечно она где-то болтается.

— Ты как, ничего? — присев на корточки, спросил Ал.

Малыш молчал.

— Не трогайте его, мистер, — заговорили вокруг.

Доктора уже вызвали. Ребенок всхлипнул и закрыл глаза. Покуда Ал раздумывал, что ему делать, из подъезда одного из новых домов напротив вышла девушка — черноволосая, элегантная, уверенная в себе — и направилась было к маленькому красному автомобилю, стоявшему у тротуара.

— Лиза! — окликнул ее Ал.

Он ее немного знал по университету. Теперь она работала в одной из телевизионных студий помощником режиссера.