Но он вдруг спохватился:

— Время! Господи, который час?

Ни разу ни у кого не видела она такого тревожного лица, какое было у Кипа, когда он, схватив со стула пиджак, выбежал из дому.

Он выбежал на улицу. Ведь это из-за него в руки полиции попадутся два его товарища, которым недавно он собирался помочь. Его преданность тем, кто остался в тюрьме, теперь как бы распространилась на Фоули и Кермана, и они казались ему более «своими», чем когда-либо в прошлом. Как безумный, метался он по улице в поисках такси. В то утро солнце светило по-летнему ярко. Идущие в школу дети оглядывались на него, от удивления разинув рот.

Такси он поймал через два квартала, и уже спустя пять минут подъехал к дому, где над кафе жил Фоули. Не отпустив такси, он взбежал по лестнице и забарабанил в дверь. Собственно, он и не надеялся их застать. Перескакивая через ступеньки, он тут же помчался вниз, выбежал на залитую солнцем улицу и беспомощно огляделся. Потом вошел в кафе и спросил хозяина, низенького, лысого еврея с черными усами, не видел ли он, как Фоули выходил из дома. Да, видел: Фоули вышел с жирным коротышкой.

Значит, ясно. Полиция даст им войти в банк и схватит как в ловушке. Он щурился от яркого солнца, взмокшие от пота волосы уже высохли. Перед мысленным взором его предстал судья Форд, вещающий о правосудии. Он слышал голос судьи, который тихо говорил ему, что Фоули и Керман всего лишь грязные пятна на светлой картине добропорядочной жизни города и эти пятна необходимо поскорее стереть. «Не иначе, как судья и тут приложил руку, — пронеслось в мозгу. — Что ни случись, всюду его рука». И он снова вступил в бой с судьей Фордом.

— Мне ждать? — окликнул его таксист.

— Едем до угла Шербурн и Куин. — Он влез в машину, присел на край сиденья и, пристально глядя на улицу, велел медленно ехать в восточную часть города. Он надеялся перехватить машину Фоули и Кермана по дороге. Увидев впереди отделанное красным гранитом здание банка, он сказал таксисту:

— Остановите, я выйду, — выскочил из машины и пошел вперед.

— Эй, а платить не надо? — крикнул таксист, ведя машину вдоль самого бортика тротуара. Даже не повернув головы, Кип сунул руку в карман и вынул деньги.

— Конечно, надо, — сказал он.

Таксист решил, что пассажир то ли пьян, то ли не в себе от наркотиков.

До банка оставалось не больше квартала. Переходя поперечную улицу, он посмотрел в сторону озера: под лучами утреннего солнца там, вдали, искрится голубая вода. Банк только что открыли. Здесь еще один из спокойных уголков города, где, пожалуй, нет нужды в полисмене. В банк вошла старуха с корзиной под мышкой. Напротив аптеки, на другой стороне улицы, стоит машина. Из аптеки вышли трое смеющихся детей, у каждого в руке по вафельному стаканчику с мороженым. Девчушка с широкой лентой в волосах шлепает босиком. Вокруг покой мирного солнечного утра.

Кип знал, что покой этот недолог. Чувствовал: в засаде ждут. Не спеша он прошелся мимо банка к входу в магазин писчебумажных принадлежностей, постоял там, нащупал в кармане зеркальце, вынул его и засунул в пачку с сигаретами, так, чтобы край высовывался дюйма на два. Потом сошел с крыльца на тротуар и зажег сигарету, прикрывая зеркальце в сомкнутых ладонях. Шагах в двадцати позади него стоял автомобиль с двумя чисто выбритыми пассажирами в котелках. Они выглядывали из машины, следили за ним. При виде их его замутило от отвращения. Господи, ведь еще так недавно он умел влиять на людей, убеждать их, и теперь готов был выбежать на середину дороги, воздев руки, кричать прохожим, что идет нечестная игра, что Фоули и Кермана можно с легкостью обезвредить по-другому. Он набрал больше воздуха в грудь — вот сейчас он крикнет. И вдруг ощутил страшное одиночество. Из горла его вырвалось рыдание. Людям нет дела до того, что он считает важным.

И тут он увидел медленно подъезжающую машину с Фоули и Керманом. Очки Фоули поблескивали на солнце. У Кермана из-под низко надвинутой на лоб шляпы торчали только уши. Не выключая мотора, они остановили машину и, сдвинув головы, смотрели на вход в банк. Какими бы они ни были, но в то утро, при такой расстановке сил, как ее воспринимал Кип, оба они показались ему жалкими, беспомощными и куда менее жестокими, чем их противники. Они были для него свои. Сердце его гулко застучало. С сознанием своей силы и правоты он выступил вперед — теперь, на этой залитой солнцем улице он наконец-то станет истинным посредником между представителями закона и теми, кто его нарушает. Он свистнул, замахал рукой, кинулся к ним бегом.

Керман взволнованно показывал на него напарнику, но близорукий Фоули его не видел.

— Поворачивайте! Живо! — на бегу крикнул Кип.

— Откуда ты взялся?

— Жми, ради бога! На вас донесли. Засада.

Он успел заметить у Кермана дуло обреза, наполовину прикрытого полой пиджака, и что Фоули нащупывает в кармане револьвер. Керман дал задний ход и подал машину вбок, чтобы круто развернуться. Это ему удалось, и Кип вздохнул с облегчением, но тут раздался треск, Кипу показалось — треск выхлопа. Еще и еще. В воздух взметнулись осколки ветрового стекла, Керман завалился набок, машина дернулась на бровку тротуара и врезалась в фонарный столб.

— Кип, беги! — крикнул Фоули, выскакивая из машины. Согнутой в локте рукой он прикрывал голову, в другой сжимал револьвер. Он палил по машине, из которой сделали первый выстрел. Перебираясь на другую сторону улицы, Фоули оглянулся, хотел выстрелить, но споткнулся и упал на колени, а его револьвер со стуком покатился по мостовой.

Посреди залитой солнцем улицы Фоули на коленях вслепую нашарил свое оружие.

— Прекрати! — завопил Кип. Размахивая огромными руками, он выбежал на середину дороги к Фоули. — Перестань! — кричал он.

Залитый солнцем, огромный, грозный, он пытался вмешаться — он, миротворец, посредник, тот, кем всегда мечтал быть, но теперь его голос дрогнул от рыдания. Как только Фоули поднялся с револьвером в руках, полицейские начали стрельбу. Фоули, прижав обе руки к животу, повернулся на каблуках и, скорчившись, рухнул смертельно раненный. Кип схватил револьвер Фоули.

— Не стреляйте, — вопил он, — прекратите!

Он поднимал голос против всей этой чудовищной безответственности, из-за которой так пострадал сам и которая привела здесь к кровопролитной стычке. Ведь этого можно было избежать, если бы Фоули задержали накануне вечером.

Он возвышался посреди дороги, огромный, угрожающий. Но они продолжали стрелять. Плечо его будто ножом резануло. Стреляют! В него! И все это во имя мира и порядка…

— Боже мой! — выдохнул он, озираясь с невероятным яростным недоумением. На мостовой лежит Фоули, лицо его дергается в предсмертной судороге. Смерть, настигшая Фоули, словно устремляется к нему самому, злая, бледно-сизая смерть издевается над ним. А он-то думал, что сможет Фоули спасти.

Держа Кипа на прицеле, к нему бежал полицейский с широким красным возбужденным лицом. Кип покачнулся, плечо его больно жгло. Как она ненавистна, эта возбужденная рожа безответственного блюстителя закона. Приближаясь, она как бы расплывалась во множество таких же красных возбужденных рож. И тогда наконец Кип по-своему восстал против той силы, с помощью которой, как ему казалось, только и держится общество. Он поднял револьвер и выстрелил.

Полицейский остановился, на миг застыл. Подняв согнутую в колене ногу, он медленно оседал, схватившись за бок. Кип смотрел на него, не веря глазам. Его охватил страх. Он огляделся, взгляд его уперся в машину, наполовину въехавшую на тротуар. Он швырнул револьвер, подскочил к машине и втиснулся рядом с Керманом, чья голова бессильно свисала со спинки сиденья. Взревел мотор, Кип рванул машину назад и под пронзительный визг шин круто обогнул угол. Эти несколько секунд прошли почти спокойно. И вот началась стрельба. Завыли сирены полицейских машин. Его автомобиль с пробитой шиной кидало из стороны в сторону. Через два квартала на углу переулка он выскочил из него и побежал. Под подошвами громко хрустел антрацитовый шлак. Впереди он видел лишь заборы задних дворов. Он ухватился за верхнюю перекладину и, подтянувшись, с ловкостью прыгуна с шестом, перемахнул через забор. В легком плавном прыжке его большое тело переметнулось через препятствие и почти бесшумно опустилось по другую сторону забора. Пригнувшись, он добрался до прохода между домами, остановился, прислушался. Из переулка все громче доносился шум погони. Он очутился в узком тупике перед зеленой калиткой. Она была заперта. «Куда же мне спрятаться, куда спрятаться…» — повторял он, задыхаясь, ловя воздух широко открытым ртом. В исступлении он всем телом навалился на калитку и сломал замок. Но у него не было никакого плана действий. Он только хотел попасть в соседний квартал, потому что из тупичка приметил тихую улочку под сенью пышного конского каштана. Оттуда не слышно никакого шума: крики, гомон доносятся только из переулка. Укрываясь за каштаном, он перебежал улочку, потом миновал проход между домами и очутился на чьем-то заднем дворе, где зеленел крохотный лужок с кромкой цветочного бордюра, а на веревке сушилось белье. Еще шаг — и он снова почувствовал острое жжение в плече. Плечо стало липким — на траве, позади, алели пятна крови. У него все еще не было никакого плана.