Но вспухшее очкастое лицо снова скривила ухмылка.
— Так когда ты вернешься, уголовничек? — прохрипел Фоули.
— Что-что?
— Ты меня слышал. Помоги встать, медведь.
И тогда Кип понял, что все напрасно: источник его ярости не иссяк. Да, он наконец задал трепку Фоули, но это ничего не изменило. Стоя на коленях, он вглядывался в его лицо. Даже если бы он убил его, это ничего бы не изменило, и голос Фоули все равно жил бы в его душе, и борьба все равно бы продолжалась.
— Помоги встать, — повторил Фоули.
Кип растерянно качал головой, чем-то глубоко пораженный. Да, Фоули тут ни при чем. Все дело в нем самом. И он понял это много лет назад, когда был совсем один.
— На меня что-то накатило, Джо, — сказал Кип. — Ты же мой старый приятель. Понимаешь, мать моя только что умерла. Я любил ее… А ты давай говори все, что на ум взбредет. Сколько хочешь, хоть до хрипоты. Я не против. Просто ты мне сейчас под горячую руку попался. Слушай, пошли пивка выпьем, а? Я угощаю. — И Кип помог Фоули подняться, отряхнул его одежду, расправил смятую шляпу и напялил ему на голову.
26
После кино, когда Джулия, прибежав домой, вставила ключ в дверной замок, ей хотелось лишь одного: чтобы Кип простил ее за то, что она испугалась.
Из кухни доносились голоса. Сердясь на себя, она все же задержалась у двери, прислушалась и узнала голос Джо-Фоули.
— Говорю тебе, дельце — проще не придумаешь. Вот кабинет управляющего, а вот тут касса. Завтра утром счета оформляет рыжая девчонка, а в кассе сидит молокосос, пижон с напомаженными волосами. Сплошь мелюзга. Да они при виде тебя окаменеют от страха. Машину припаркуем здесь, вот на этой улице, и двинемся к входу, так?
Джулия шагнула к кухоньке, заглянула в нее — Фоули замолк. За кухонным столом сидели Фоули с Керманом и Кип. Фоули что-то чертил карандашом на белой клеенчатой скатерти. Тут же на столе стояли четыре порожние бутылки из-под пива. Кип неподвижной глыбой громоздился на стуле и слушал молча, терпеливо, не возражая. Когда глаза их встретились, она ощутила себя бесконечно одинокой. И тут же подумала: почему он не разъярится и не набросится на них?
— Твоя девочка пришла, — сказал Фоули.
Кип медленно поднялся и вышел к Джулии.
— Мы тут болтаем. Пойдем, выпей пивка.
— Не в такой компании.
Поникшая, удрученная, она отошла от него.
— Они уйдут. Пошли, Джулия.
— Пусть сперва уйдут, — шепнула она и, в ужасе бросив на него полный отчаяния взгляд, повернулась и выскочила за дверь. На середине лестницы она остановилась, крепко вцепилась в перила, оглянулась. Спустилась ступенькой ниже, потом на другую и, обессилев, села там и заплакала, а перед глазами ее все маячили три сдвинутые вместе головы над белым кухонным столом.
— О господи! — взмолилась она со стоном, — не дай ему слушать их, не дай услышать! Я люблю его. Это не он. Это не Кип. Я не знаю, кто это.
Она вышла на улицу и побежала на угол ловить такси. Почти бегом мчалась она все дальше по дороге к церкви. Тук, тук, тук — дробно стучали по тротуару ее высокие каблучки. У нее закололо в боку, но она, зажав бок рукой, все бежала, пока не завиднелась старая кирпичная церковь со светящимся в темном небе крестом. По усыпанной гравием дорожке, спотыкаясь, добежала она до порога и распахнула тяжелую дверь. В тишине пустой церкви она стояла в центральном проходе, устремив взгляд на алый свет над алтарем. «Да я просто с ума сошла, — подумала Джулия, — с чего это я взяла, что отец Батлер сейчас здесь?»
И она прошла по улице к мрачному каменному дому, в вестибюле которого горел свет. На ее звонок дверь отворила полная седая экономка.
— Здесь останавливается отец Батлер? — запыхавшись, спросила Джулия. — Мне необходимо с ним увидеться. Пожалуйста, узнайте.
— Кажется, он спит, мисс.
— Скажите, это Джулия Эванс. Прошу вас, поскорее! — Задыхаясь, она жадно ловила воздух яркогубым открытым ртом. Экономке передалось ее волнение. Она провела Джулию в оклеенную темными обоями неказистую маленькую приемную с висящими по стенам картинами на библейские сюжеты.
— Рада бы поскорее, да вот нога подводит… — сказала женщина и заковыляла вверх по лестнице.
«Боже мой, да что она так ползет? — в отчаянии думала Джулия. — Вчера, лежа с ним рядом, я молилась, надеялась, все будет хорошо… Нет, беда надвигается… Ну почему эта тетушка так медлит!»
Но тут Джулия обрадовалась, услышав, как кто-то торопливо сбегает по лестнице. В комнате появился отец Батлер, улыбаясь во все свое веснушчатое лицо, самое обнадеживающее, самое сердечное лицо на свете.
— Я насчет Кипа, — сказала Джулия. — Я… — Она запнулась, подумала: «Что бы ни случилось, нельзя его предавать». — Я почувствовала недоброе… это все… — добавила она чуть слышно.
— Рассказывайте! Живей! — резко сказал священник, взяв ее за плечо.
Но она была в ужасе от того, что ей предстояло рассказать, слова застревали у нее в горле.
— Фоули и Керман замышляют ограбление… Я расслышала всего несколько слов. Банк, что на улице Шербурн. Там счета оформляет рыжая девушка. — И Джулия рассказала священнику о том, что слышала, и о том, что Кип потерял работу и как это его надломило. — Я поняла: он может сделать что-то страшное. Удержите его. Умоляю вас, удержите. Я люблю его, и ведь вы его тоже любите.
Взгляд священника был таким горестным, что Джулия заплакала, но не отводила от него глаз, моля о помощи.
— С первого дня все пошло не так, — сказал он с горечью. — Сперва люди гордыню в нем пробудили, заставили его поверить, как много он для них значит, ну а потом потеряли к нему интерес и выбросили его, как старую перчатку.
— Что вы думаете предпринять? Ведь вы ему ничего худого не сделаете, правда?
— Я могу увезти его к себе. Он освобожден под мою опеку. Тем более что он теперь без работы, так?
— И он узнает, что предала его я, что отдала снова под надзор… Кип не захочет жить, если не будет свободным. Я люблю его, но он этого не поймет.
— Вы заблуждаетесь, дитя мое, — ласково убеждал ее священник.
Пусть она только представит себе, говорил он, как это подействует на всех в городе, если любовь в душе Кипа обернется ненавистью и он совершит преступление. Люди будут вспоминать, с каким доверием и доброжелательностью его встретили. И они ожесточатся против всех заключенных, надеющихся на досрочное освобождение.
— Я люблю Кипа, и вы его любите, — сказал отец Батлер. — Мы не допустим такой беды. Ведь под угрозой нечто большее, чем Кип. Но все образуется, и вы опять будете имеете. Почему вы решили, что не сможете?
— Вы думаете, смогу?
— Разумеется.
На улице они не разговаривали, словно каждый из них шел своей дорогой, даже когда они вместе поднимались по лестнице.
В кухне все еще держался сильный запах табака, а под потолком не рассеялось густое облако дыма. Они стояли рядом и смотрели на сдвинутые к краю стола бутылки, на три пустых стула. Джулия оглядела скатерть, на которой Фоули чертил план. Там осталось лишь темное пятно. Кто-то, очевидно, стер план рукой.
— Видите, стерто, — сказала Джулия, — наверно, они раздумали… Только пятно осталось… Вы поняли, что это значит?
— Я эту парочку знаю, — ответил священник. — Фоули ненавидит все и вся. Если б ему удалось вернуть Кипа на прежнюю стезю, он бы почувствовал себя пастырем, вернувшим в стадо заблудшую овцу.
Но она повторила:
— Ведь план стерт. Наверно, это Кип его отменил. Конечно, он. И все стер. Был, и нет его. Кип вернется, — тихо сказала она с внезапной пылкой верой.
— Будем ждать, — сказал отец Батлер. Он сел на стул и вынул трубку.
Джулия, стоя у окна, смотрела на улицу. Всякий раз, когда в круг света от уличного фонаря попадал прохожий, она вновь убеждалась, насколько проигрывает любой мужчина в сравнении с Кипом. Ее взволнованному воображению Кип рисовался все огромнее. Вскоре ее одолела усталость, она прилегла на диван. Лицо священника бледнело, глаза воспалялись. Обоим уже казалось, что не только Кипа они ждут — с ним должно вернуться все, во что они верят, все, на что так горячо уповают. Мысли Джулии путались, она задремала.