— Вы все еще не поняли меня, сэр, — сказал он смиренно. — Ведь мы оба можем сойтись на одном. Мне по душе все то, что вы говорите. Кое о чем больно слышать, но в общем я стремлюсь к тому же, что и вы.

— Вот и отлично, — ответил судья и сказал с улыбкой: — В таком случае — держитесь подальше от греха.

— Сэр…

— Да?

— Вы… вы не верите, что я стал другим.

— Я сказал — надеюсь, вы удержитесь от греха. Желаю удачи.

И тут Кип почувствовал полную беспомощность. Он понял, что никогда ему не пробиться сквозь этот мягкий спокойный голос, не вызвать в душе судьи ответного тепла.

— Вы же судья. Неужели вы никогда не чувствуете, что человеку необходимо помочь, даже если он вам не нравится?

— Вы воспринимаете это как-то лично. Напрасно, — нетерпеливо возразил судья. — Правосудие — это институт общественного порядка, и я не имею права разрушать всю его структуру ради того лишь, чтобы найти в ней место для такого, как вы. Именно поэтому я считал, что вы должны были остаться в тюрьме.

Но Кип уже не слушал его. Он понял одно: судья считает, что его место в тюрьме. В его ушах тотчас загрохотали тяжелые шаги арестантов, перед мысленным взором замелькали ноги в грубых подкованных башмаках — одни только ноги, ноги… И тогда он медленно поднялся и, указывая на судью пальцем, сказал:

— Я знаю одного человека, он очень похож на вас.

— Вот как?

— Да-да. Я обещал с ним сегодня повидаться. Это Джо-Шепоток, самый ловкий в стране вор по мехам. Очень он на вас смахивает. Тоже говорит громкие слова, только на свой лад. У него тоже есть своя роль. И он в ней тоже хорош. Может, вы и отменный судья, но пружинка, которая заставляет вас тикать, точно такая же, как у Джо: вы ни во что не верите. Иначе вы бы не сидели в судейском кресле день за днем и не вершили бы суд над людьми. И что это за сила такая в вас сидит? Что бы это ни было, а у Джо-Шепотка она тоже есть.

— Прощайте, Кейли.

— Ладно, сейчас уйду.

— Вон! Немедленно!

И между ними все стало так, как десять лет назад, когда судья приговорил Кипа к пожизненному заключению и двадцати ударам плетью.

— Боже мой, — вырвалось у Кипа. — Так что же вы такое во мне видите, судья Форд?

— Я сказал: прощайте.

— Судья Форд, не отводите глаз! — не помня себя, выкрикнул Кип. — Почему вы не присутствуете при исполнении приговора? Не увиливайте, отвечайте.

— Я не увиливаю, я занят.

— Что ж, можете меня ненавидеть, ведь ваша ненависть отнимает у меня жизнь. А вы, должно быть, многих ненавидите. Сидите тут в суде и заранее знаете, кого засудите, убьете своей ненавистью. Да, да, так оно и есть, — тихо пробормотал он.

Судья Форд в страхе отступил.

— Клянусь богом! — воскликнул Кип. — Разве вы не отыгрались на мне? Что же не пришли посмотреть? Вот, полюбуйтесь! — Он обезумел от ярости. Что-то бормоча, дико сверкая глазами, он срывал с себя пиджак. — Вас при этом не было, вот и полюбуйтесь! Бесплатно! — Ухмыляясь, он швырнул пиджак на стол. Сдернул галстук, рубашку, сорочку и тоже швырнул на стол. Потом повернулся к судье могучей, мускулистой спиной, почти прижав того к столу. Луч солнца упал на голое тело, высветил шрамы от ударов плетью. Светлые полосы на бронзовой коже набегали одна на другую, пересекались, но многие ровными бороздами огибали спину. — Вот поглядите, двадцать плетей. Ваш подарочек. Ваше клеймо. Ваш фирменный знак. Хлестали, пока кровь не хлынула, а сильно пускать кровь у них не положено. Рот марлевым кляпом заткнули, чтоб слюну впитывал, я чуть не задохнулся. Если вам кажется мало, что ж вы больше не присудили? В первый месяц пятнадцать врезали. Доктор пульс пощупал: «Организм сильный, все в порядке, продолжайте». Через шесть месяцев — остаток. Что ж, так я расплачивался. Я и хотел расплатиться поскорее. Считал, что людям долги отдаю. Но, ей-богу, вам все равно мало, судья Форд. Вы никогда не насытитесь. Ведь так?

У него перехватило дыхание, а судья Форд все молчал. Весь дрожа, не переставая сверлить судью взглядом, он потянулся за пиджаком, надел его, а рубашку скатал и запихнул в карман.

— Ну как, поправилось? — прошептал Кип.

— Кейли, — спокойно произнес судья. — Вон там зеркало. Посмотрите на себя.

— Это вы на меня посмотрите.

— Вы поймете, что я имею в виду: в вас сидит бунтарство, одно бунтарство! Душа, начиненная бунтом. Вы расхаживаете с бомбой в кармане.

— Господи, и это все, что вы поняли, — тихо проговорил Кип и шагнул к двери.

Придерживая у горла ворот пиджака, он вышел из здания муниципалитета. Вся спина у него горела. Он остановился на ступеньках, закрыл на миг глаза, пытаясь понять, где находится. Вот через дорогу кафе, вот полисмен гарцует на лошади, какой-то человек закрывает двери банка, женщина поднесла ребенка к фонтанчику, а там, вдали, — голубое озеро, и над ним волнистая гряда залитых солнцем облаков. Из кафе, покинув свой наблюдательный пост за столиком у окна, вынырнул Джо Фоули. Но Кип не заметил, он ничего не видел перед собой. Все вокруг сверкало под яркими лучами солнца, а ему чудилось — он бредет в темноте. «О господи, ну зачем я оставался у него, — думал Кип, — пока он умышленно не довел меня до ручки? Может, во мне и правда есть что-то такое, о чем я и сам не ведаю? Судья в этом уверен. Недаром испугался».

Рядом с ним семенил Джо Фоули.

— Эй! — окликнул он Кипа. — Как поживает раскаявшийся грешничек?

— А?

— Как чувствует себя миротворец?

— Ммм…

— Ну как, повидался с судьей?

Кип шагал медленно, не слыша болтовни Фоули, а тот скалился, тянул шею, из-под шляпы у него неряшливо торчали черные космы.

— Может, ты и судью охмурил, а? Вот это да! Мэра, Маклейна и вдобавок судью. Это, я понимаю, реклама. Да еще каждый день все эти слюни в газетах. Ну, молодец!

Кип не слушал шепотка Фоули, в ушах его звучал только голос судьи, тихий, удивленный. Между тем Фоули, уверенный, что Кип ловит каждое его слово, вошел в раж. Как здорово, что они с Кипом снова смогут работать вместе. Его смуглая, с кривой ухмылкой физиономия победоносно сияла: наконец-то Кип его слушает. Фоули схватил его за плечо, зашептал:

— Ты повсюду вхож, кому в голову придет тебя заподозрить? Ты подготавливай свое дельце помаленьку, или как тебе сподручнее, а между прочим у нас с Керманом как раз на мази кое-что по твоей части…

— Ты это о чем? — встрепенулся Кип, только теперь расслышав шепоток Фоули.

— Насчет твоей ширмы.

— Какой ширмы? — Кип остановился в недоумении.

— Твоей ширмы, за которой мы можем дела проворачивать. Я что — сам с собой разговариваю?..

— Ты… ты что! Да я тебя… — В бешенстве он замахнулся на Фоули, но тут же сдержал себя и только кончиком пальца нечаянно задел и сбил его очки. Глядя, как тот шарит на тротуаре, он мельком подумал: «Все же не ударил его. Сдержался!» Он тоже нагнулся, чтобы помочь Джо, словно тот для него свой человек, товарищ, и все кругом понимают, что иначе и быть не может.

— Прости, Джо, сам не знаю, зачем я так… — Он поднял очки и помог ему встать. — Я совсем не слышал тебя, уж очень взвинчен был. И только потом до меня дошло, что ты думаешь, будто я все время придуриваюсь.

— Понятно, придуриваешься, — просипел Фоули, дрожащей рукой надевая очки.

— Ладно, пошли, обедом угощу.

— Все это липа! — не поддаваясь на уговоры, заорал Фоули, побелев от злобы. — Липа! Липа!

— Я тебе выпивку поставлю, успокойся, малыш.

— Откуда я знаю, когда ты слушаешь, когда нет, — бурчал Фоули, видя, как искренне Кип старается загладить свою вину. — Я думал, ты согласен. Отчего сразу не сказал, что отказываешься? — И тут он вдруг ухмыльнулся. — Послушай, одолжи мне машину, а?

— Машину?

— Я же тебя ради этого и поджидал.

— Для чего она тебе?

— Да так, прокатиться вокруг одного квартальчика… — И Джо снова ухмыльнулся.

Кип побоялся согласиться, ведь Фоули воспримет это как сделку между ними, как признание того, что Фоули и впрямь видит его насквозь.