— Да, это замечательный человек, Хорлер, — сказал он. — Несомненно.

И затем, словно притягиваемый магнитом, он пошел в сторону лазарета и услышал голоса.

— Ты что, вправду думаешь, что он ее сейчас…

— Ну, а по-твоему как?

— Да врешь ты.

— Хочешь, поспорим?

— Идет.

— Что ставишь?

— А как ты докажешь? Откуда мы узнаем? Ее спросим? — Тут они заметили его, и Хендерсон, громко откашлявшись, продолжал:

— Вот я и говорю, Боу, война когда-нибудь да кончится, и мне следует помнить, что я радиодиктор и должен беречь горло. Полоскание — вот секрет дикторов. Аспириновое полоскание.

— Ну послушайте, Хендерсон, — сказал он, проходя мимо них. — Какой же это секрет дикторов! Моя бабушка всегда полоскала горло аспирином! — И он пошел дальше в свою каютку, а они засмеялись. Сняв резиновые сапоги, он улегся на койку и в ожидании сна попробовал разобраться в своих взаимоотношениях с Джиной и Чоуном, а также в своем растущем интересе к ней. Корвет кренился и выпрямлялся, а он думал о том, что его жизнь на берегу и даже здесь, на корабле, до того, как он попал в госпиталь, была обычной и предсказуемой. А теперь из-за Джины и Чоуна он соприкоснулся с миром, абсолютно не похожим на упорядоченный дисциплинированный мир военно-морской службы, — с миром буйных личных страстей.

Он решил, что, во всяком случае, может быть уверен в одном: как бы ни вела себя Джина в присутствии Чоуна, она отчаянно жаждет избавиться от него. Это было видно. Она открыла ему это в те минуты напряженной душевной близости, когда сидела рядом с ним в тумане у рельсов для глубинных бомб. Он был убежден, что в те минуты они чувствовали такую близость, какая другим людям не выпадает за всю их жизнь. И как просветлела она при мысли, что они будут в Лондоне вместе! Но, следовательно, она не до конца убеждена, что Чоуна убьют. Возможно, в присутствии Чоуна, во власти его чар она не в силах поверить в это до конца, а потому боится и готова убежать от Чоуна к нему… если Чоун ей позволит. Его воображение разыгралось: в темноте он увидел изгиб ее босой ступни и попытался мысленно ощутить слабый аромат ее кожи. Джина! Странное имя. Может быть, греческое? Юджина — Евгения? Груди как два душистых апельсина. И в обоих уголках ее рта на верхней губе по крохотной черной родинке — точно две мушки. И еще одна, тоже маленькая, у ключицы. Все ее тело, с которого Чоун сорвал ночную рубашку.

— Черт, — прошептал он. Рыжий Чоун, подручный букмекера, убежден, что навсегда наложил на нее свою лапу. Это было ужасно. А она ведет себя глупо, унижает себя, позволяя, чтобы такой человек, как Чоун, вынуждал ее не только терпеть его присутствие, но и смеяться — смеяться весело и непринужденно. Ведь она смеялась. Ведь она шутила с Чоуном — и Чоун принимал это как должное! Наемный убийца, трущобный хулиган. А Чоун должен бы места себе не находить от страха. С ужасом думать о конце плаванья, потому что все преимущества на ее стороне… Или Чоун знает какую-то ее роковую слабость… Какую же?

И спрашивая себя об этом, он дал волю воображению и попытался увидеть ее в обычной обстановке, такой, какой она была в колледже, где, конечно, выделялась красотой и тем, что путешествовала за границей и уезжала по воскресеньям в Нью-Йорк. Поэзия! Может быть, ключ именно здесь, в стихах, которые не нравились редакторам студенческого журнала. Да, поэзия — и, оживившись, он попытался вообразить, как в субботу у себя в комнате, в колледже, она работает над рефератом о… например, о Т. Элиоте и Джерарде Мэнли Хопкинсе, пропитывая мысли и чувства их образами. Прекрасные дамы, и белые леопарды, и липы, и блеск слюды в распаханной земле. Литература. Образы, которые только пробуждали в ней беспокойную жажду, только заставляли ее безоглядно искать иные ритмы, иные, резкие, грубые, комические контрасты, — и она торопилась в Нью-Йорк провести вечер в мире своего отца. Иной, более жесткий язык. Гротескные герои. Соприкосновение с преступным миром: гангстеры, посредники, профессиональные игроки — и Джетро Чоун! Чоун, решивший сделать себя другим. Человек, заглядывающий в окно снаружи, прижимая нос к стеклу — прижимая так сильно, что стекло вылетело. И его молчание. Поэзия его молчания. Быть может, его молчание говорило ей, что он понимает ее необузданность, ее безоглядность, которым колледж не дает ни выхода, ни удовлетворения.

Он думал о таящемся в ней страхе и опасениях, которые она старательно прятала от Чоуна, он думал о них и старался понять, откуда они. Быть может, во внутренней позиции Чоуна заключалась таинственная, мучительная угроза всему ее мироощущению. Они с каждым часом приближаются к ее отцу и к решению судьбы Чоуна, каково бы оно ни было, но Чоун держится так, словно ему абсолютно все равно, что будет дальше, — держится, как человек, которого ожидает жизнь, а не смерть. Или, может быть, для него смерть и жизнь — две стороны одной монеты, вот он и хранит полное безразличие. И как он держится! Этот подручный букмекера, этот телохранитель профессионального игрока, несомненно виновный в нанесении тяжких телесных повреждений и только богу известно в каких еще преступлениях, щеголяет теперь неколебимым достоинством. И провел даже капитана!

«Каким образом это ему удается?» — думал он. Корвет подрагивал в ритме работающих машин, и он все больше удивлялся тому, что Чоун настолько верит в свою страшную власть над Джиной. Поразительный человек. Словно Чоуну было пророческое видение и он уверовал, что может не бояться ни ада, ни моря, ни Россо, ни немецких подводных лодок. Эта сумасшедшая вера! Откуда он ее взял? Откуда ее вообще берут? Из глубин собственной души? Правильно истолковав какие-то знаменья? И вот новообретенная вера в то, что он прав и постиг истинный ход вещей, придает Чоуну некое преступное величие. И в его присутствии Джина ощущает это. Постепенно он может внушить ей неуверенность во всем.

Его тревога за Джину росла, и он не замечал, что невольно думает о Чоуне с восхищенным изумлением. И тут тихий голос из тайников его памяти прошептал: «Айра, мой мальчик, если ты не женишься на Джулии, я, пожалуй, сам на ней женюсь». Лео Котра! Ну конечно. Но почему? И почему Котра? Нет, он помнил, как Лео сказал это. В Лондоне после воздушного налета они с ним были в дилетантском борделе: четверо девушек сидели тесным кружком в пустой комнате с потертым линолеумом на полу и ошеломленно слушали, как они с Лео пьяно декламировали «Как застрелили Дэна Мак-Гру», сопровождая декламацию соответствующими жестами. Они так и не добились от этих серьезных шлюшек ни смеха, ни одобрения, и тогда Лео сказал: «Наши баллады не годятся для этой страны, друг мой», — встал и принялся жеманно читать «Оду к жаворонку» Шелли. Закрыв в экстазе глаза, он переходил от строфы к строфе, а хмурые девицы наливались злобой, и наконец пухлая дилетантка-мадам схватила их фуражки, нахлобучила им на головы, обхватила обоих мощными обнаженными по локоть веснушчатыми руками, подвела к двери и вышвырнула вон. Лил дождь. Они шли рядом под дождем, а потом Лео, все еще декламировавший Шелли, вдруг остановился, одной ногой в луже, и сказал с глубокой серьезностью:

«Когда я в первый раз увидел Джулию, я сказал себе: „Кто эта девочка с задорной улыбкой?“ Я помню. Так вот, Айра, мой мальчик, если ты не женишься на этой девочке, я, пожалуй, сам на ней женюсь».

— К черту! — сказал он и спрыгнул с койки. Натянув резиновые сапоги, он вышел на палубу. Ночное небо прояснялось. В разрывах туч проглядывала луна, словно электрическая лампочка без абажура в чернильной луже, — полная луна, вновь заливающая корабль серебром. Голос на мостике заставил его обернуться. Он различил фигуры — капитан шел к радиолокационной рубке. Медленно шагая к корме, он задержался около глубинных бомб, там, где разговаривал в тумане с Джиной, а потом пошел вдоль левого борта и внезапно остановился — словно его сознание все эго время продолжало биться над загадкой. Он ошеломленно замер.

«Его убьют», — сказала она спокойно. И теперь он как будто понял ее тактику — почему она с Чоуном такая милая, такая кроткая, такая послушная и почему она не хочет, чтобы он говорил с Чоуном. Она избегала любых слов и действий, которые могли бы подорвать эту высокомерную уверенность, заставить его задуматься, опомниться и бежать.