После выпуска дороги вчерашних лицеистов расходились. Большинство ехали к родным, в свои поместья, потом на государственную службу…

Матюшкин давно слыхал о Василии Головнине. Знал о его романтическом плавании на «Диане», пленении коварными японцами. Нынче Головнин собирается в кругосветное плавание.

Александр I сказал, что каждый из лицеистов по окончании волен выбирать себе службу. Сейчас или никогда. Директор Лицея подал царю специальную записку «О желании воспитанника лицея Матюшкина определиться в Морскую экспедицию». Просьбу докладывал царю министр народного просвещения князь Голицын.

«Воспитанник лицея Матюшкин с самых юных лет имел страстное желание путешествовать морем, — читал, не особенно вникая, Александр I, — и поныне желание сие в нем весьма живо, так что он высшею степенью своего щастия поставил бы, если бы мог быть отправлен с какою-либо морскою экспедициею.

На удовлетворение сего желания его ныне есть возможность, если б мог быть определен в каком-либо звании при капитане Головнине, который отправляется, как известно, в Северо-Американские наши колонии. Матюшкин пишет и изъясняется свободно на трех языках, а потому мог бы быть употреблен к письмоводству; сверх того оказал он весьма хорошие успехи в математических и вообще во всех науках, в курс императорского лицея входящих. Он занимался несколько естественною историею и рисует изрядно. К сим качествам Матюшкин соединяет отличное поведение и прилежание, так что при страсти его к морской жизни и при твердости характера его нет сомнения, что он в избираемом им роде жизни полезен будет».

Как правило, император не удосуживал себя однозначными решениями и соизволил указать: «Снестись с министром морским, и ежели согласен, то определить».

В те времена попасть в кругосветные плавания было мудрено даже для флотских офицеров. Тем более для лиц, не имеющих отношения к флоту. Как правило, решающее значение имело мнение капитана корабля. Крузенштерн запросто взял в плавание своих родственников, кадетов, братьев Коцебу.

Капитан Головнин долго размышлял, но, пообщавшись с Матюшкиным, согласился… Бразилия, Камчатка, Русская Америка, Сандвичевы острова. Захлестнули впечатлениями, укрепили мнение в правильном выборе пути. Вояж через три океана навсегда связал Матюшкина с флотом…

Правда, приходится многим поступаться, например, задержками в присвоении звания…

— Не унывайте, Федор Федорович, — успокоил его Лазарев, — я вот и корпус кончил, и перерывов в службе не имел, однако каплеем до сих пор пребываю. Кстати, я все хотел вас спросить об Александре Пушкине. Пишет он, конечно, знатно, но что он как человек из себя представляет? — Алексей понизил голос: — Сказывают, ветреный и непутевый? Сами знаете, государь его не особенно жалует.

— Могу достоверно сказать, что Пушкин — это гордость России. Вряд ли второй такой поэт и гражданин скоро появится…

Лазарев расставался с Матюшкиным в Неаполе с некоторым сожалением.

— Спасибо за откровение, Федор Федорович. Авось встретимся еще. Так или иначе, буду всегда рад видеть вас у себя в холостяцкой квартире. Жду вас вместе с Михаилом Петровичем. Кланяйтесь ему.

Привлекательна служба морская для натур беспокойных, ищущих, неравнодушных неожиданными поворотами в службе, происходящими даже в мирную пору.

Во все времена армейская служба, когда не происходит военных действий, рутинна, страшно давит на психику человека думающего. Однообразные, изо дня в день экзерциции и муштра наводят тоску. Оторванность большинства армейских гарнизонов от культурных и политических центров замыкает офицерскую среду на мелких и подчас порочных страстях и лепит характеры людей этого круга. Отсюда так много среди армейцев недалеких скалозубов.

Другое дело флотская среда. Сам государственный механизм отводит военному флоту важную роль в сфере внешней политики. Маневренность составной части военного потенциала государства — флота — делает его незаменимым для достижения важнейших политических целей. Применение военного давления только своим присутствием стало в России со времен Петра правилом. Конечно, исходя из реалий обстановки и строгого баланса возможностей и поставленных целей.

Так случилось и в Средиземном море, где по воле царя эскадра Гейдена, а потом и Петра Рикорда вместе с бригом «Ахиллес» осталась еще на три года. Ей, русской эскадре, вменялось в обязанность всячески оберегать Грецию от внешних врагов и не допускать внутренних распрей. Недовольные усилившимся авторитетом России на Балканах, Англия и Франция продолжали свою вечную тактику «разделяй и властвуй». Для поддержки первого законного президента Греции Каподистрии, по его просьбе, в водах Греции надолго задержалась русская эскадра.

В конце декабря 1829 года Гейден определил состав эскадры Лазарева для отправки на Балтику. С неохотой расставался адмирал со своим верным помощником и флагманским кораблем.

«Сего 22 числа в ночь имею я поднять свой флаг на корабле «Фершампенуаз», а на корабле «Азов» спустить, — оповещал он эскадру в своем приказе. — Начальнику штаба г. контр-адмиралу и кавалеру Михаилу Петровичу Лазареву 2 как сотруднику моему, принося перед лицом всемилостивейше порученной мне отдельной эскадры душевную благодарность за отлично примерное во всех частях исполнение по занимаемому им званию должности, представляю е. пр-ву поднять свой флаг на корабле «Азов» и вместе с тем, яко старшему по мне флагману, быть командиром эскадры, снаряжаемой в Россию».

Отметил примерную службу нового командира «Азова» капитана 1-го ранга Степана Хрущева, похвалил весь экипаж. «При сем в особенности объявляю всем гг. офицерам корабля «Азова» полную мою благодарность, а нижним чинам за хорошее поведение и примерно отличное отправление службы жалую не в зачет по чарке вина на человека».

Эскадре Лазарева надлежало согласно монаршему указанию прибыть «в Кронштадт к 1 мая 1830 года непременно». Любил император отдавать волевые приказы с прямолинейной твердостью, не зная сути дела и не заглядывая в святцы.

В Финском заливе ледок держится иногда до середины мая. Под парусами на деревянных кораблях не разбежишься. Однако приказ есть приказ, и Лазарев спешно повел свою эскадру с Мальты на Балтику, не заходя ни в один порт. Эскадра успела бы вовремя, но посреди залива встретились непроходимые льды. Не любил Лазарев ныть, а поделиться сокровенным хотелось, да не с кем. Мог Авинову высказаться, но тот далеко, где-то в Нью-Йорке. И повелось, начал он с тех пор откровенничать в письмах со своим старинным дружком и однокашником Алексеем Шестаковым. «Из Средиземного моря прийти ведь не великая мудрость, — писал он другу в Смоленскую губернию. — Разве может быть за то, что излишне упорствовал в исполнении полученного мною повеления, т. е. прибыть в Кронштадт к 1 мая непременно, и через то принужден был подвергнуть эскадру чрезвычайной опасности во льдах. Довольно странно, что лед сплотился большими глыбами от самого Дагерорта вплоть до Готланда, и мы принуждены были пробиваться сквозь оный в бывшую тогда мрачную погоду при свежем ветре 50 миль с величайшими затруднениями; пройдя же Дагерорт, более льда в Финском заливе не видели.

Последствием сего было то, что каждый из кораблей потерял 200 листов меди, а некоторые повредили и настоящую обшивку; я, впрочем, по совести, себя не виню. Когда что приказано, то ведь всякому хочется исполнить, несмотря на то что главного-то хозяина они не спросили: как он расположит к тому времени льдами и ветрами? Противных ветров нам было много, и переход наш от Мальты до Кронштадта продолжался 59 дней, никуда не заходя, что так же было согласно с повелением. Пример сей может, однако ж, лечь тяжело на будущих командиров эскадр, особенно ныне, ибо дела наши обслуживают не Морские, а Армейские и, можно сказать, совершенно не знающие сего дела…» Без обиняков Лазарев намекает на князя Меншикова, переиначенного из сухопутного генерала в адмиралы, главного докладчика царя по морским вопросам.