Лазарев выслушал, ни разу не перебивая.

— Как вас в Петербурге встретили?

— Без колоколов, — пошутил Унковский. — В марте принял нас Чичагов, государь пожаловал по сотне рублей. В Петербурге все друзья нас приветили — Авинов, Головачев, с братом Иваном повстречался. — Унковский грустно вздохнул. — Спустя месяц мы с братом в Свеаборг попали к адмиралу Сарычеву. Там через месяц в схватке со шведами братец мой Богу душу отдал…

Шли недели, штормовой ветер не раз вынуждал плыть под зарифленными парусами. Корабль сильно кренило. Как-то ночью раздался сильный треск — с правого борта лопнула кница, державшая кильсон, и вскоре его смыло за борт. Исправить повреждение удалось лишь через три дня, когда утих шторм.

В конце июля ветер постепенно стих. Ночью в ясную погоду море вокруг корвета засверкало множеством огней, отблеск которых высветил борта корабля. На шканцах, перегнувшись через перила, Лазарев внимательно всматривался в мерцавшую толщу воды. Стоявший рядом доктор, показав за борт, произнес:

— Сие есть, господин капитан, маленький морской животный.

Капитан согласно кивнул головой:

— Многие путешествующие мореплаватели в сих местах, господин Шеффер, описывают сии примечательные явления. Они случаются только близ острова Тасмания.

Ночью ветер вновь набрал силу, небо заволокло, сквозь мрачные тучи сверкали молнии, гремел гром. На рассвете следующего дня в разрывах туч, застилавших горизонт, показались берега, при подходе к которым, по приметной скале Мюстон, стало ясно, что это остров Тасмания. За два с половиной месяца плавания ошибка в счислении составила всего девять миль.

Обогнув Тасманию, «Суворов» спустя десять дней обменялся салютами с крепостью и 12 августа вошел в пролив.

Корвет казался игрушечным, проходя между высоченными каменными скалами, отсвечивающими мрамором, и, с другой стороны, дикими утесами, покрытыми зеленым бархатом. Вид живописных островков с зелеными рощами, голубой воды спокойного залива в лучах заходящего солнца, томная прохлада окружающих лесов очаровали моряков после многомесячного плавания в океане. Вблизи порта Джексон, в долине, в живописной местности расположилось поселение Сидней с красивым замком в центре. Окрестности Сиднея обрамляли холмы, увенчанные ветряными мельницами. С холмов террасами спускались к Сиднею многочисленные изящные дачи и прекрасные каменные дома. Постройки, улицы и набережная свидетельствовали о благополучии и достатке местных жителей. Пять лет назад первый корабль под русским флагом, шлюп «Нева», побывал в этих местах. Пока корвет переходил на отведенную якорную стоянку, на набережной столпилось почти все население города. С любопытством разглядывали они российский корабль, пришедший из далекой страны, отделенной от Австралии двумя океанами.

«Суворов» оказался первым, кто принес в английскую колонию весть о победе над Наполеоном, успехах русских войск. Губернатор благосклонно разрешил пользоваться привилегиями, предусмотренными только для английских кораблей.

Часть рангоута пришлось свести на берег и изготавливать заново, начали конопатить корпус корабля, ремонтировать мачты. Порванные паруса чинили, негодные заменяли. В заботах и работе быстро пролетела неделя.

В субботу англичане пригласили русских моряков развлечься — посмотреть схватку местных аборигенов. Это считалось у них забавным зрелищем. Лазарев остался на корвете и отпустил на берег офицеров, штурманов и желающих пассажиров.

На обширной лужайке стояли по периметру скамьи. Спустя полчаса после прихода моряков собралось множество местных жителей — англичане с женами, беззаботно-веселые и, видимо, неравнодушные к подобным представлениям.

Сражение началось по условному знаку высокого англичанина.

Побледневшие лица русских моряков невольно выдавали их отношение к происходящему. Унковский наклонился к Швейковскому:

— Признаюсь, Павел Михайлович, сим токмо англичане любоваться в силах.

Тот сидел, сжав губы.

Молча возвращались с «развлекательного» зрелища моряки «Суворова». Они отказались от приглашения англичан отобедать с ними и направились в поджидавшую их шлюпку. Отошли от берега, и все разом заговорили о происшедшем. Особенно возмущался молодой штурман Алексей Российский:

— Противна роду человеческому подобная мерзость, а вот англичане, вместо того чтобы пресекать сие, усердствуют натравливать аборигенов друг на друга.

Вернувшись на корабль, Унковский рассказал о виденном Лазареву. Тот невесело усмехнулся:

— Позабыл разве, как в Вест-Индии глумились над индейцами? Я сие и предполагал. Да что попишешь. У всякого монастыря свой устав.

Отказавшись от ужина, Алексей Российский зажег свечу и раскрыл свой дневник.

«20 числа узнал я, что в сей день будет происходить сражение между дикими на назначенном для сего месте. В 11 часов увидели мы около 30 бегущих вооруженных дикарей, которые были совсем нагими. Каждый из них имел при себе три копья, щит и дубину; все сии орудия сделаны из самого крепкого дерева, называемого англичанами железным. Наконец прибежало еще человек с двадцать, и по данному им знаку они начали расходиться в разные партии; потом вокруг поднялся страшный шум, и мгновенно с обеих сторон полетели копья, от которых с чрезвычайным искусством они умеют увертываться и закрываться своими щитами. Между тем неприметно со всех сторон начало скапливаться их более и более, так что напоследок собралось около ста дикарей. Сражение час от часу становилось упорнее; наконец, перебросавши все свои копья, начали драться сагайями, от которых так же с удивительной ловкостью они умеют защищаться, застораниваясь щитами, то отступая, то подаваясь вперед, то уклоняясь в сторону. В это время беда непроворным: тотчас дубина ударяет по голове, отчего с первого раза убивают до смерти.

Нельзя даже вообразить, с какой свирепостью и отчаянием нападают они друг на друга, бьют и отбиваются; если же кто, лишившись сил, упадет, то мгновенно, с зверской радостью, добивают его до смерти, ударяя по виску сей дубиной. Треск щитов, летящие обломки копьев, дикий крик победителей, жалобные вопли раненых, окровавленные лица, разбитые члены. Признаюсь, этим только англичане могут любоваться. Сражение продолжалось более двух часов и кончилось, когда уже многие пришли в бессилие; я остался на месте побоища еще несколько минут, чтобы посмотреть раненых. Увидел — и ужаснулся! Кровь лилась ручьями, у кого из груди или плеча; у одного глаз был выколот, у другого во лбу торчал конец копья; словом сказать, все почти были переранены ужаснейшим образом. Всякий бы чувствительный человек содрогнулся при сей зверской битве; но англичане, вместо того чтобы отвращать диких, стараются еще более раздражать их друг против друга. Страшно подумать, до какой степени не щадят человечества! Смотреть на мучения себе подобных — сделалось уже увеселительным зрелищем…»

Однако аборигены на самом деле оказались совсем не дикими, а наоборот, любознательными и пытливыми людьми. В этом Алексей скоро убедился сам.

В один из дней на берег свезли для выверки хронометры, секстаны и другие мореходные инструменты. Вокруг собралась толпа аборигенов, и среди них одна женщина. «Женщина была любопытнее всех, — заметил Алексей, — и так быстро начала рассматривать артифициальный горизонт, что, увидев свое изображение в ртути, несколько испугалась, но наконец, посмотрев снова на оный, закричала чрезвычайно громко; на сей крик все бросились ближе к ящику. Надобно было посмотреть, как это их удивило и какие делали они странные телодвижения. Но сего еще мало, женщина всячески просила, показывая знаками, чтоб я приподнял сей ящик, что и исполнил, вылив ртуть в нарочно сделанный для того пузырек. Не видя ничего в ящике, они сделались печальны, но любопытство в них возгоралось еще более». Они не просто любопытствовали, а всячески старались понять суть устройства увиденных диковинных предметов. Бегающая стрелка хронометра вызвала восторг. Штурман Российский вынул свои часы и показал их. Особое удивление и крик аборигенов вызвал колеблющийся маятник. Они не могли успокоиться до тех пор, пока молодой абориген не остановил его прутиком. Коренные австралийцы в короткое время почувствовали доброжелательность русских моряков и отвечали им сердечной привязанностью.