— Восемь тысяч человек одними судами эскадры не поднять. Видимо, фрахтовать купцов надобно.

— И то правильно. Подумай, просчитай, сколько понадобится, и посылай без промедления толкового офицера, хотя бы Серебрякова, в Одессу. Кстати, мы об этом уже толковали с Раевским в Алупке.

Зимой по приглашению Лазарева в Алупку приезжал начальник Черноморской береговой линии генерал-майор Николай Раевский. Как-то сразу они пришлись по душе друг другу, сошлись очень близко, и дружеские отношения сохранились на всю жизнь.

Через три недели Раевский, узнав, что Лазарев сам собирается возглавить высадку десанта у Туапсе, прислал ему теплое письмо.

— Николай Николаевич просится под мою команду, — сказал он Авинову, прочитав письмо, — надобно все по-доброму сделать, чтобы армейцам показать флотскую выучку.

В ответ Раевскому сообщил: «Благодарю вас за лестное для меня желание находиться под моим начальством, но это слишком много, — начальником вашим я не буду, а постараюсь быть ревностнейшим вашим сотрудником и содействовать вам всеми имеющимися у меня средствами к выполнению возложенных на вас поручений. С эскадрой я надеюсь прибыть в Керченский пролив около 25-го сего месяца, а может быть, день или два ранее — и тогда я буду иметь удовольствие познакомиться с вами покороче и переговорить о предстоящих действиях наших поподробнее».

Первый десант в кампании 1838 года флот высаживал в апреле у речки Сочи. Отряд контр-адмирала Федора Артюкова из семи кораблей и фрегатов, парохода «Громоносец» доставил на берег двумя бросками больше трех тысяч солдат и артиллерию под командой генерала Симборского. На берегу в завалах, в засаде затаились пять тысяч горцев. Мощный шквал огня корабельных пушек пошерстил их ряды, но страху не нагнал. Едва корабли замолчали, они с криками бросились на десантников и кое в чем успели. Первые пушки остались на фланге без прикрытия, и они устремились к ним. Батарейцы до последнего защищались штыками, успели открыть огонь картечью, но скоро прислугу перебили, остался один командир батареи, морской артиллерист Змиев. Храбрый офицер до последнего, раненный, заряжал орудия и успешно отстреливался, а когда на батарею ворвался неприятель, обхватил одной рукой орудие и с саблей в другой отбивался. Остервенелые горцы искрошили его шашками на орудии. На помощь подоспели казаки, отбили пушку, но Змиеву это была «последняя земная награда».

Всю ночь черкесы делали вылазки, но войска отбили все их наскоки. Десант закрепился на берегу, окопался, начал строить Навангинское укрепление. Отряд Артюкова, выполнив задачу, забрав раненых, снялся с якоря и направился в Керчь, на соединение с эскадрой Лазарева.

Лазарев шел непроторенными дорогами, не у кого было учиться десантированию войск. Не раз вспоминал он неудачу Нельсона при высадке на Тенериф. Небольшая крепостная батарея отразила десант англичан, заставила их отступить.

Второй десант Лазарев возглавил сам. Главный командир флота предусмотрел, кажется, все, и многое, чего в иноземных флотах прежде не делали.

Диспозицию кораблей и фрегатов определил заранее по глубинам, мощи огня и задачам. В приказе подробно изложил план высадки десанта. Расписал войска по гребным судам и обусловил их действия. Взял себе в помощники начальника штаба капитана 2-ранга Владимира Корнилова. По просьбе генерала Н. Раевского в десант назначили батальон из корабельных матросов-охотников. Важным и новым делом для сухопутных войск стали репетиции их погрузки и выгрузки.

Приняв десант в Керчи, эскадра высаживала его вблизи Туапсе.

Семь линейных кораблей, шесть фрегатов, два парохода, десяток купеческих шхун появились на рейде Туапсе 11 мая. К вечеру ветер стих, установился полный штиль, море отдыхало.

Ранним утром с флагманского фрегата «Силистрия» без подзорной трубы видны были в лучах восходящего солнца уходящие к горизонту иссиня-черные со снеговыми шапками вершины Кавказских хребтов. Заросшие лесами склоны гор, подернутые пеленой облаков, бархатными отрогами спускались к берегу. Тут и там в прибрежных кустах сверкали проблески ружейных выстрелов, отзвуки их катились над зеркальной гладью бухты…

На юте флагманского корабля горячо упрашивал Лазарева полюбившийся ему молодой живописец Иван Айвазовский отправить его с первым броском десанта.

— Пуля дура, молодой человек, а у вас, батенька, талант, — хмурился адмирал.

— Я заговоренный, ваше превосходительство, — сверкая угольками глаз, моляще просил Айвазовский.

Лазарев махнул рукой:

— Ступайте. — Повернулся к Корнилову: — Владимир Алексеевич, распорядитесь приставить к господину Айвазовскому пару надежных матросов. А сейчас поднять сигнал по эскадре — «Начать погрузку десанта».

Телеграф и семафоры работали непрестанно. Однако ни шума, ни суеты не было, экипаж все делал бегом и молча. Корабли пологой дугой стояли на якорях в двух кабельтовых от берега. По сигналу с флагманского корабля спустили гребные суда и начали грузить войска первого рейса.

Прогремел залп. Борта кораблей окутались пороховым дымом. Канонада еще не смолкла, как от кораблей отвалили шлюпки, катера, барказы с десантом первого броска и направились к берегу. Там между кустами замелькали фигурки горцев, некоторые из них ловко прыгали в воду и прятались в тени нависших над морем ветвей. Защелкали нестройные выстрелы. Пятна крови первых раненых и убитых расплывались по лазурной глади воды.

Первым с головного барказа выскочил генерал Раевский. В очках, распахнутой на груди рубахе, шароварах, взмахнув шашкой, бросился к кустарнику. Тут же, опережая, с криками «ура» двинулись в первую атаку егеря. Раевского окружили офицеры. Вскидывая шашку, генерал показывал, где рубить засеки, ставить пушки. «Черкесы ждали, стоя в воде, прячась в тени густого кустарника, они метко подбивали гребцов, сами оставаясь неуязвимыми. Борта лодок, окрашенные кровью, с поникшими гребцами, превратились в мишени. С берега, навстречу лодкам, спешили солдаты. Свист пуль над водой смешивался с мерным шумом прибоя. Едва шлюпки заскользили по дну, как впереди глухо ударил барабан, запела труба. Солдат, вытаскивающий шлюпку, проговорил:

— Опять, стало быть, черкесы! Сейчас петь будут…

Вдали по склону, цепляясь за кустарники, выросла живая стена черкешенок и их детей, видимо, они раньше бывали в таких схватках. Над русским лагерем с трех сторон возникла скорее жалобная, чем боевая песня. Пели ее горские женщины и дети, отвлекая внимание русских, в то время как горцы, их мужья, братья, сыновья, из засады с той же песней наступали на солдат. С холмов следом скатывались конные черкесы». Операция заканчивалась в вечерних сумерках. Около восьми тысяч высадилось на берег. Солдаты рубили засеки, рыли траншеи, устанавливали пушки, разбивали палатки, рыли землянки. Строили первое укрепление на Кавказском побережье.

Утром на «Силистрию» приехал Раевский и сообщил о захваченных языках из черкесов. От них узнали, что сражением горских племен руководят несколько турецких агентов и двое европейцев. Одного из них звали Дауд-бей. Лазарев молча выслушал генерала. Во время высадки он видел среди черкесов женщин и подростков. Раевский подтвердил.

— В рядах сражающихся есть и те и другие. Перед боем они заунывно поют, отвлекая солдат, а потом подносят патроны, воду, перевязывают раненых.

— Этак пули сыскивают не только неприятельских бойцов, — задумчиво проговорил адмирал и возбужденно добавил: — Хорошо, если бы черкесы образумились и перевешали сбивающих их с толку авантюристов англичан и турок… Жаль, убивают народ даром! Ядра ведь попадают и в виновного, и в невинного!

Раевский, разделяя мнение Лазарева, сказал и о деле:

— Ваше превосходительство, позвольте вместе с тем заметить превосходные ваши действия для успеха всего дела. Восхищен поистине прозорливостью и умом вашим.

Лазарев, слегка зардевшись, лукаво улыбнулся:

— Полноте, Николай Николаевич, лестна сия похвала от потомка великого Михаила Ломоносова, однако и ваши стрелки себя молодцами показали.