– Ой! – вырвалось у Лермана, но он совладал с нахлынувшими чувствами и, героически улыбаясь, сделал несколько шагов в их направлении.

– Ну, здравствуй, Александр Ильич. – Анна протянула ему руку в перчатке.

В ее взгляде, в мимике ему почудилось разочарование, это укололо, но не удивило: что ж поделать, да, не красавец, да, не герой, так что ж теперь, стреляться, что ли?

– Добро пожаловать в Шотландию… – процедил он сквозь зубы, принимая протянутую руку…

Внешне Анна была точной копией своей матери Дейрдры, вплоть до такой же одинокой седой прядки в море густых черных волос, но оказалась намного проще, теплей и общительней Дейрдры. Или, возможно, сказывалось действие нового места и новых людей. Как бы то ни было, она весьма охотно заводила разговоры с Александром, много и интересно рассказывала про страну, в которой ей выпало прожить, считай, всю жизнь, про самых разных людей, с которыми довелось пересекаться. Только про себя, про свою личную жизнь рассказывать воздерживалась, тут же переходила к расспросам о здешнем – местах, событиях, нравах. Интересовалась живо, подчас показывая удивительную осведомленность. По-английски говорила бегло, с добротным здешним прононсом, правда, язык ее был заметно архаичен, времен не то чтобы Вальтера Скотта, но примерно Стивенсона.

Вопреки опасениям Лермана, с появлением Анны жизнь в доме сделалась значительно уютнее.

– Анна, говорят, из СССР никому не разрешается выезжать, как же вас так легко выпустили?

– Кому нужна одинокая старуха? А в Sobes даже обрадовались, как-никак, на одну пенсию экономия…

Слова «собес» он не знал, но догадался, что это государственное учреждение, ответственное за пенсионное обслуживание. А вот слово «одинокая» заставило призадуматься. Не из рассказов Анны, скорее, из обмолвок и уточняющих ремарок он знал, что в городе Ленинграде у Анны есть дочь с мужем-ученым и двумя детьми, мальчиком Никитой и девочкой Татьяной, и что когда-то давным-давно Анна жила в этой семье, а потом вдруг оказалась совсем одна на другом краю страны, в Азии, в Таджикистане, что граничит с Афганистаном. Как это произошло и почему, Александр Ильич не спрашивал – все равно не ответит…

Вскоре выяснилось, что при всей своей уживчивости и легком, не в мать, характере Анна – очень сильная викка-колдунья, при этом отлично разбирающаяся во всех тонкостях традиции и ритуала. Она быстро нашла общий язык с ковеном Дейрдры, обзавелась метлой и прочим инструментарием и принимала активнейшее участие во всех сходках и шабашах. Впрочем, все это, как и раньше, при Дейрдре, происходило вдали от подслеповатых глаз Александра Лермана. Возобновила Анна и материн промысел, потихоньку в дом вновь потянулся клиент, и не только из Грэнджа и ближайших пригородных поселков, но и из самого Эдинбурга, бывало, и из других городов. Потекли денежки, семейный достаток возрос настолько, что теперь они могли себе позволить постоянную прислугу, а в сезон еще и садовника нанимали. Александр стал уже подумывать о приобретении личного автомобиля, но затем решил, что это ни к чему – сам он за долгие годы крепко-накрепко привык на службу и обратно добираться на автобусе, маму Джулианну на шабаши возили подруги-ведьмы, а не по годам легкую на подъем Анну охотно катал на своей тачке по-прежнему краснощекий, неунывающий и нестареющий ведьмак Хэмиш.

А потом заболела мама Джулианна, тяжело и неизлечимо. Она наотрез отказалась ехать в больницу и лежала дома. Анна находилась при ней практически неотлучно, и благодаря ее умениям и стараниям Джулианна без особых мучений и болей протянула еще три года, хотя вначале врачи давали ей сроку не более трех месяцев. Но все-таки природа взяла свое. Вновь, как и при кончине Дейрдры, собрался весь ковен, и вновь вершили над телом обряд перехода, не допустив к нему Александра, и вновь пили и веселились до утра, и Александр страшно напился и рыдал на плече у Анны, пока не заснул, а тело Джулианны на рассвете увезли в священную рощу, и во второй раз не взяли с собой Александра…

А потом жизнь вернулась в прежнюю колею, только уже без мамы. Александру стукнуло сорок пять, потом сорок шесть, Анне – девяносто, девяносто один… Казалось, что так оно и будет течь до скончания времен. Но все перевернулось в один день.

Накануне вечером Анна вдруг уселась смотреть телевизор, что случалось с нею крайне редко. Более того, взяла в руки пульт и стала переключать каналы, напряженно вглядываясь в меняющуюся картинку на экране. Остановилась на программе местного вещания. Передавали городские новости. Александр зевнул и уткнулся в газету.

– …экспозиция этих оригинальных работ слепого нигерийского скульптора развернута в двух парадных залах королевского замка Холируд, – вещал бодрый женский голос. – Торжественное открытие выставки состоится завтра в два часа пополудни при участии Его Королевского высочества принца Филиппа, под патронажем которого она проходит, нашего уважаемого мэра, почетных гостей – баронессы Маргарет Тэтчер и лорда Эндрю Морвена – и, разумеется, главного организатора и спонсора этой выставки, президента международного фонда гуманитарных технологий мисс Дарлин Теннисон…

– Анна, может, переключим? – предложил Александр, не отрываясь от спортивной странички. – Неужели тебе интересно про слепого скульптора?

Она даже не слышала его, все ее внимание было устремлено на экран.

Александр оторвал недоумевающий взгляд от газеты. В телевизоре он увидел примелькавшееся лицо известной телеведущей, сияющее белейшими лошадиными зубами.

– И сейчас мисс Теннисон у нас в студии… Дарлин, расскажите, пожалуйста, о вашем фонде и о том, чем именно вас привлекло творчество Амоса Татумбы?

Камера отъехала, показав общий план студии и двух женщин, расположившихся под цветной панорамой города, потом совершила обратный маневр, выдав крупный план рыжеволосой ухоженной красотки в элегантном синем блейзере.

Александр вновь зевнул – красотки были не по его части.

– Наш фонд очень молод, он существует чуть больше года… – приятным низким голосом начала рыжая красавица.

– Татьяна! – вскрикнула Анна и поникла без чувств в своем кресле…

Утро она встретила бодрой и энергичной как никогда.

– Будь добр, позвони Хэмишу и попроси подать автомобиль к половине двенадцатого. Если он не сможет, вызови такси, – заявила старуха изумленному Александру. – Сегодня я должна быть в замке Холируд!

– И не подумаю! Вчера так разволновалась из-за этой выставки, что даже сознание потеряла, сегодня вынь да положь ехать. Дался тебе этот негр со своими поделками!.. Или тут что-то ваше, ведьминское?

– Тебе знать не обязательно! – отрезала Анна. – Так позвонишь или нет?

– Позвоню… – вздохнул Александр. – Или вот что, я даже поеду с тобой. На всякий случай. Вдруг опять в обморок грохнешься или чего похуже.

– Не грохнусь. Впрочем, как хочешь. Поедем вместе, коли тебе делать нечего…

Народу вокруг замка было, как всегда, полно. К привычному туристическому стаду – неотличимых друг от друга японцев с одинаковыми миниатюрными кинокамерами, горластых немцев и американцев, гомонящих стаек школьников со всей Британии – добавилось изрядное количество местной публики, которой явно не было никакого дела ни до постоянной экспозиции Холируда, ни, тем более, до сегодняшней выставки. Все они пришли поглазеть на принца, супруга Ее Величества Елизаветы Второй, с его блестящей свитой, на «Железную Мэгги», совсем недавно передавшую премьерский пост своему клеврету Мейджору, на других знаменитостей, в число которых, возможно, входила и ранее неведомая Александру, но теперь весьма интересовавшая его мисс Дарлин Теннисон, чье появление на телевизионном экране свалило в обморок древнюю, но сверхъестественно крепкую телом и духом ведьму.

Татьяна.

А ведь это имя, редкое для его шотландского уха и потому запомнившееся, он не впервые слышал из уст старой Анны…

Лерман взял старуху покрепче за локоток и сказал:

– Ну что, Анна, будет прорываться к кассам?..