— Это моя бригада, — ответил Федя серьезно. — Вот научатся слесарить, а через год-два и за руль сядут.

— Хорошо, — сказал человек, — нам смена нужна. Машины будут новые, и шоферы нужны молодые, — он поправил очки, кивнул на прощание головой и пошел в глубь гаража.

— Вот этот человек всю блокаду возил через Ладогу грузы, подо льдом побывал, а однажды с осколком в плече, весь в крови, привел машину в Ваганово, — сказал Федя, и обычная улыбка сбежала с его лица.

Мы обернулись, чтобы еще раз увидеть пожилого шофера, но он уже скрылся за машинами.

— Обождите на улице, я умоюсь, переоденусь и пройдемся немного, — велел Федя.

И мы с Киркой вышли со двора гаража и стояли у ворот.

— Тебе какие больше нравятся, грузовые или легковушки?

— Мне все машины нравятся, — горячо отозвался Кирка и добавил мечтательно: — Эх, научиться бы ездить.

А потом шли втроем по вечерним улицам — мы по бокам, а Федя в середине. Шли не спеша, как взрослые, и разговаривали. Когда пересекли нашу улицу, где-то сбоку мелькнуло и проплыло удивленное с вытаращенными глазами лицо Вовки Земскова, но я даже не поздоровался с ним, скользнул так взглядом, будто по пустому месту.

Время экзаменов подошло как-то неожиданно, хотя мы с Киркой ждали его, готовились, но все равно первый экзамен — изложение — застал нас как бы врасплох. Потому что несколько дней назад кончились занятия, и за эти дни, наполненные суматошной зубрежкой, подтягиванием хвостов, мы как-то немного ошалели и уже не соображали, что готовимся к экзаменам — подготовка стала самоцелью. К изложению мы не готовились, знали, что напишем и так, а вот на физику, алгебру и особенно геометрию нажимали. А всего нам предстояло сдать одиннадцать экзаменов, но опыт у нас уже был, потому что, начиная с четвертого класса, мы каждый год сдавали по четыре — пять экзаменов.

И вот наступило двадцатое мая, и мы пришли на изложение, сели за парты в чужом классе. Нам выдали листки из тетрадей, помеченные школьным штампом, и прочли текст.

Кирка слушал, низко опустив голову, уставясь глазами в доску парты. Потом взглянул на меня и обмакнул перо в чернильницу. Он уже написал целую строчку, а я все сидел и бездумно смотрел в широкое классное окно на фасад противоположного дома, а потом вдруг спохватился: «Чего это я сижу, как в гостях?» — схватил ручку и принялся писать. И обогнал Кирку. Он еще только проверял свое изложение, а я сидел и ждал, чтобы нам вместе сдать и выйти из класса.

Так прошел первый экзамен, а говорят же: лиха беда — начало. А потом мы втянулись, и даже какой-то спортивный интерес появился. Словом, сдавали мы удачно.

После каждого экзамена мы шли к Феде в гараж, — этот день у нас с Киркой по давней традиции считался днем отдыха. Пожилая вахтерша уже привыкла к нам и пропускала, ничего не спрашивая. Мы заставали Федю обычно в смотровой яме — вообще-то она называлась «смотровая канава», но все шоферы говорили попросту «яма», — он осматривал машины, которые возвращались с линии, а потом помечал на специальных листках, какой им нужно сделать ремонт. Завидев нас, Федя поднимался из ямы, стаскивал с головы красный с пятнами мазута берет и спрашивал:

— Ну как, не забуксовали?

У нас как-то так получалось, что если мне ставили «пятерку», то Кирке «четверку», или наоборот.

Федя расспрашивал, что попалось в билете, а потом хвалил:

— Молодцы, по-нашему, по-шоферски. Шофер каждый день сдает экзамен, и всегда должен знать на «пятерку».

— Как это? — один раз спросил я, потому что не понимал, о чем говорит Федя.

— Тебе приятно сдать на «пятерку» экзамен? — спросил он.

— Конечно, — ответил я.

— Ну вот, шоферу тоже приятно. Только он не имеет права на другую отметку. Ездить на «тройку» нельзя — рано или поздно разобьешь машину, растеряешь груз или наедешь на человека. Теперь понял?

— Да, — сказал я, — теперь понял. И мне еще больше захотелось стать шофером. И на экзаменах по геометрии я не плавал, хотя задача попалась трудная. Я как раз не любил задачи на построение, но с этой справился. Правда, до этого мы с Киркой перерешали, наверное, штук тридцать таких задач, он-то щелкал их, как орехи.

А потом был торжественный вечер, ведь седьмой класс считался выпускным. Директор школы сказал речь, пожелал нам всем и дальше учиться так же хорошо, каждому, вручил аттестат и пожал руку. После этого начались танцы, даже девчонок из соседней школы пригласили, и Надька Мухина тоже пришла. Но мы с Киркой на танцы не остались, у нас было занятие поинтереснее. Прямо с аттестатами мы помчались в гараж.

Успели как раз вовремя: Федя уже умылся, переоделся и собирался уходить.

— Ну, хвалитесь, — сказал он со своей обычной усмешкой, и мы подали ему аттестаты. У меня было пять «четверок», а у Кирки — всего три, остальные «пятерки».

Федя развернул скрученные в трубку листы плотной бумаги, долго рассматривал, улыбаясь. А мы стояли и ждали, что он скажет. И в это время подошел токарь Сергей Степанович, тоже одетый в чистую рубашку и аккуратный пиджак. Он поздоровался с нами, как со старыми знакомыми, и сказал Феде:

— Пошли, Семенов, пивом угощу.

— Нет, спасибо, Степаныч. Вот, посмотри, как моя бригада семилетку закончила. По первому классу, — Федя протянул токарю наши аттестаты.

Сергей Степанович бережно принял их и долго рассматривал.

— Молодцы, — сказал он. — А в ученики ко мне еще не надумали?

— Ну, это ты брось, Степаныч. Они шоферами будут, — сказал Федя и добавил, улыбаясь: — Ты мою бригаду не переманивай.

— Ладно, не буду. Ну, всего хорошего, — Сергей Степанович пожал нам руки и пошел к выходу.

— Сейчас свечу отдам. Приведите свою машину в порядок. В воскресенье на рыбалку поедем, — сказал Федя.

Мы чуть не запрыгали от радости.

И началось наше летнее житье.

Мы ездили с Федей на озеро Разлив, на речку Саблинку. Варили уху на костерке. И хоть рыбешка попадалась нам мелкая, но уха получалась замечательная — чуть пахнущая дымом и наваристая. Солнце большим красным колесом скатывалось за дальние леса, и прибрежные кусты давали длинные лохматые тени, стихал ветер, вода становилась розовой, умолкали птицы; наступал короткий миг неподвижности всей природы и глубокой тишины, и наши ложки застывали над закопченным котелком с ухой, потому что никто не хотел нарушать этот короткий предвечерний покой. А как только солнце скрывалось, сразу просыпался ветер, и кусты и ближние сосны приходили в движение.

Мы быстро дочерпывали уху, гасили головешки, оставшиеся от костерка, кто-нибудь мыл котелок, надраивал его до блеска песком, потом отправлялись в обратный путь.

Славно было ехать по пустынному вечернему шоссе. Федя пропускал нас вперед, а сам ехал позади. Согласно жужжали моторы наших машин, повороты плавно наклоняли нас набок, и вся дорога, от обочины до обочины, была наполнена сизовато-молочными сумерками, после которых сразу наступает белая ночь; и мне казалось, что мы не едем, а летим над асфальтом, и было так хорошо на душе, что хотелось петь песни, не обращая внимания на тугой ветер, бивший в лицо.

Но в такие поездки мы отправлялись только по выходным, а в будни мы, как на работу, приходили в гараж. Иногда помогали Феде заполнять путевые листы на завтрашний день. Нужно было аккуратно вписать в графу фамилию шофера и номер автомобиля. А когда машины начинали возвращаться в гараж, мы вместе с Федей спускались в яму и тоже осматривали машины, вернее, осматривал-то он и объяснял нам, где какая неисправность, а мы слушали и старались запомнить. Мы с Киркой принесли из дому по старой рубашке и брюкам и вешали их в Федин шкафчик со спецодеждой. Слесари и шоферы в гараже уже привыкли к нам и здоровались, как со старыми знакомыми. А в обеденный перерыв Федя вместе с нами садился в кабину какого-нибудь стоящего грузовика и показывал, как выжимать сцепление и переключать скорости, и мы с Киркой потом подолгу тренировались. Мотор машины не работал, но все равно казалось, что мы едем по-настоящему, и тяжелый грузовик слушается каждого поворота руля. И мы уже знали любой рычаг, всякую кнопку на щитке автомобиля.