Старик сделал приглашающий жест, и они стали подниматься на второй этаж.
Зал был огромным. Вероятно, в старину именно в таких залах давали балы настоящие короли; именно в них танцевали менуэты чопорные придворные дамы и их благородные кавалеры. А сейчас... стоящие вокруг Джоан с бокалами шампанского в руках люди казались еще более обыкновенными, чем обычно. Ну, разве что, чуточку странно смотрелись женщины в не по моде коротеньких платьях и с высокими прическами в стиле Одри Хепберн. А ведь ей, Джоан, поначалу почудилось, будто она попала в сказку! Особенно когда нашла в своем роскошном номере наряды, которые не смогла бы купить ни в каком «Блумингдейле»... Хотя она старательно напоминала себе то, что знала чуть ли не с детства: если слишком сильно ждешь праздника, в конце концов он оборачивается чем-то скучным, пустым и ненужным, как оставленный ухажер. Но она – актриса, и отныне никто не посмеет делать ей гнусные предложения сниматься в порнухе. На этом балу Золушка станет принцессой – раз и навсегда!
– В бальном зале мы не стали ничего менять или специально украшать его, ведь самое главное в таких случаях – не декорации, а люди... – старик неопределенно взмахнул холеной ладонью. – Впрочем, сейчас ты сама все поймешь.
По периметру зала под сдвоенными колоннами стояли слуги с подносами – неподвижные, словно атланты. Вдали, на невысокой эстраде готовился к выступлению оркестр. А в центре зала прохаживались и непринужденно разговаривали гости. Их было довольно много, может быть, несколько сотен, но все они казались статистами из совсем другого фильма, по ошибке попавшими в кадр. Оркестр негромко заиграл джаз.
Джоан все ждала, когда же, собственно, начнется сам бал, но потом вдруг поняла, что никакого торжественного открытия не будет: видимо, устроители решили, что именно так проходили богемные пирушки шестидесятых. Джоан выпила ледяного шампанского и немного успокоилась. Никто не бросался к ней, не приставал с разговорами. Постепенно ей стало казаться, что это обычная безликая нью-йоркская толпа, перенесенная сюда откуда-нибудь с Пятой авеню. Хотя несколько раз Джоан почудилось, что она видит смутно знакомые лица. Неужели, подумала она, пристально глядя на невысокого седого мужчину в очках, это сам Стенли Кубрик? Но нет, не может быть: она ведь читала в газетах о его смерти… Встретившись взглядом с Джоан, двойник известного режиссера поклонился ей. Джоан ответила улыбкой, которая тут же замерла у нее на губах: к ней приближался человек, лицо которого она прекрасно помнила с детства. Отец любил слушать записи этого великого черного гитариста, а она, Джоан, любила рассматривать отцовскую коллекцию старых пластинок… Она точно помнила, что трагический случай оборвал жизнь этого музыканта еще до ее рождения.
В эту минуту Джимми Хендрикс, совсем живой, только постаревший, дружески кивнул ей – совсем как своей. Но это же невозможно! Неужели она ошиблась? Она проследила взглядом за чудом ожившим гитаристом и невольно охнула: он подошел к высокой элегантной женщине с крупными чертами лица и поцеловал ей руку. Джоан очень хотелось избавиться от охватившего ее странного ощущения, словно все это происходит не с ней. Словно она – зритель, посторонний, и только наблюдает за легендарными покойниками, которые двигаются где-то там, на экране. Джоан попыталась стряхнуть наваждение, взять себя в руки – и снова взглянула на женщину. Принцесса Диана... Джоан тысячу раз видела ее по телевизору и не могла бы ошибиться! Да, Майер был прав – это необыкновенный бал... Подкрадывающийся было испуг сменился приятной легкостью. Она попала в настоящую сказку, ну так что ж... Джоан жадно оглядела зал. Теперь многие лица казались ей определенно знакомыми. Вон там, у стены, стоит Фреди Меркьюри, лидер знаменитой рок-группы «Queen». Значит, это все неправда, что он умер от СПИДа!.. А вот – но нет, не может быть! – это же Джим Моррисон… полуобнял какую-то молоденькую девицу и шепчет ей что-то на ухо. Отец рассказывал, что вокруг его смерти ходили упорные слухи: единственным человеком, видевшим его тело, была подруга Памела, умершая несколько лет спустя. Позже Джоан прочитала о том, что Джим Моррисон похоронен в Париже, и что его могила стала местом культового поклонения фанатов, исписывающих соседние памятники надписями о своей любви к кумиру и строчками из песен «The Doors». И вот он стоит перед ней – постаревший, но вполне узнаваемый: все те же тёмные, почти не тронутые сединой волосы, серо-голубые глаза…
Пожилой длинноволосый мужчина в очках в тонкой круглой оправе, не скрывая интереса, бесцеремонно разглядывал Джоан. Потертые джинсы и ковбойка этого человека странно не гармонировали с великолепными нарядами окружающих.
– Эй, Мэрилин, вот здорово, что я тебя встретил, – сказал, наконец, длинноволосый, широко улыбнулся Джоан и помахал ей рукой. Улыбка странно изменила его лицо, он словно помолодел. Сердце Джоан оборвалось: она узнала этого человека, узнала его голос. Ведь она выросла под его песни, которые так любил отец. До чего же здорово знать, что он жив, что он вовсе не был убит тогда, много лет назад, прямо у подъезда своего дома в Нью-Йорке…
– Как видите, у нас сегодня собрались одни знаменитости… – старик гордо и нежно улыбался, поглядывая вокруг, и Джоан показалось, что он нарочно выставляет ее напоказ, словно какую-то диковинную собачку. Да нет, тут же решила она, ему просто приятно вести под руку молодую красивую женщину. А в том, что она сегодня необыкновенно хороша, Джоан не сомневалась.
– Да бросьте вы, президент! – отмахнулся Леннон. – Вот уж не стоило тащиться сюда из Тибета, чтобы выслушивать пустые комплименты.
– Я вас очень хорошо понимаю, Джон! – улыбнулся ему старичок и подвел Джоан к пухлому седому человечку, по виду, своему ровеснику.
– Позволь представить тебе моего старинного приятеля мистера О’Хейли.
Прохладной мягкой ладонью человечек прикоснулся к руке Джоан, поднес ее к губам. Губы тоже оказались мягкими и прохладными.
– Польщен знакомством с вами, дорогая! – от О’Хейли исходил какой-то детский запах, да и сам он казался малышом, приклеившим лохматые брови и напялившим седой парик. – Вы, кажется, впервые у нас в гостях. Позволите показать вам замок? Надеюсь, Джон, вы не против?
– Ну отчего же, Питер. К тому же, мне нужно переговорить с несколькими весьма скучными людьми. А эти разговоры только утомили бы мою прекрасную спутницу. – Старик снова слегка дотронулся до локтя Джоан, и она ощутила, какие у него горячие пальцы. – Дорогая, я оставляю тебя в обществе мистера О’Хейли. Чуть позже я присоединюсь к вам.
Джоан кивнула, О’Хейли чопорно подал ей руку, и они неторопливо вошли под колонны, минуя кресла с высокими спинками. Джоан впервые видела стены, обитые, словно мебель, тяжелой тканью. Эта ткань слегка гасила шум толпы, находящейся всего в нескольких шагах отсюда. Джоан не успела удивиться, как мистер О’Хейли легко толкнул незаметную дверь. За ней оказалась мраморная широкая лестница, хотя и не такая роскошная, как в передней.
– Вы – наша почетная гостья. Джон... то есть, я хотел сказать, мистер Кей, – О’Хейли скорчил на пухлом личике презабавнейшую мину, – мой очень давний и близкий друг. Разумеется, я постараюсь показать вам все самое интересное. – с довольным видом заявил О’Хейли, пропуская Джоан вперед. Они поднялись этажом выше, и перед ней открылась анфилада комнат, отличающаяся от той, которую она видела в музее Метрополитен, только странной формой окон. Узкие и высокие, они были расположены слишком близко друг к другу, почти без простенков, как будто архитектор решил сэкономить на кирпиче.
– Перед вами, дорогая, точная копия интерьеров моего палаццо на Гранд-канале в Венеции. Но тому зданию более четырехсот лет, и поэтому жить в нем – несмотря на то, что оно было полностью переоборудовано – довольно неудобно. К тому же в Венеции такая сырость… Это, знаете ли, довольно противная штука – сырость. Особенно, когда ты уже не молод. Вот я и выстроил себе новое палаццо. Здесь, в Неваде, где и представления не имеют о сырости. Здорово, правда?
