Его принес вызванный на подмогу ледокол «Семен Челюскин». Он сразу же поманил в такую кашу, что спасатель, крейсирующий впереди, не выдержал:
— Мне кажется, «Челюскин» повел нас туда, где Макар телят не пас. У меня благоприятная обстановка, разводья, три метра под килем. Думаю, следует идти на меня.
— Я тоже так думаю, — ответили с «Буслаева». — Сейчас переговорю с «Челюскиным». — Глебов слушал переговоры, ожидая, когда спросят и его мнение. Вахтенный начальник «Челюскина» заартачился:
— Раз пошли, надо идти. Нас послали для проводки, а не для дискуссий. Следуйте моим курсом!
Глебов взглянул на часы, связался с ледоколом, спросил координаты. Записывая в вахтенный журнал, вздохнул:
— Да, немного же мы отмахали за сутки…
— Отдохните, Павел Сергеевич, — откликнулся вахтенный матрос.
8
Часов восемь «Семен Челюскин» помогал экспедиции, пока не выбрались на чистую воду. Затем гуднул на прощание и — поминай как звали. То ли приглянулось ему упорное гидрографическое суденышко, что держало курс на Тикси, то ли решил, что теперь ему делать нечего, управятся и без него.
— Жаль, жаль! — произнес вслух Пятница, наблюдая эту картину в иллюминатор. Он понимал, за льдами дело еще не станет, где-нибудь укараулят они караван, все ж — Восточно — Сибирское море!
Да, Иван всерьез и окончательно решил остаться на зимовку. Из Тикси отправил домой письмо, сообщил свое решение, писал, что после первой зарплаты пошлет жене деньги на билет, звал к себе. «Если у тебя не хватит решимости собраться, — писал Иван, — то жди меня не раньше, как будущим летом, но все же, надеюсь, приедешь…»
Да, пора настраиваться на то, что уже через два — три дня экспедиция придет на место стоянки станции. Палубная команда уже на чемоданах, упорхнут и остальные, а жаль. Привык он к братве! Хорошо ли, плохо ли — свой народ. Глушаков сказал, что задержится немного, пока поставят станцию к берегу. А Бузенков уже листает конспекты, грезит Москвой, экзаменами в техникуме. Мещеряков, Вова Крант… Вова, дай бог, хорошо б сам, без подсказки уехал! А вот если Миша Заплаткин уедет, жаль! Надежный парень. Недавно встретил Мишу на корме: опять занимается гимнастикой. Засмущался, как водится за Мишей.
– Домой уже накачиваешь бицепсы? — подивился Иван.
— Не — е, какое домой! — неопределенно ответил Миша. Большего Пятница от него не добился, хоть и имел тайную надежду.
«Так, значит, — размышлял он, обдумывая предстоящий приход на место. — Разлетятся — разъедутся, пришлют нового начальника, он навербует команду из местных… Хорошо б, Миша остался! Он сам, Вася Милован, Миша… больше, кажется, некого приплюсовать? Витя Сапунов — этот намыкался в своем камбузе, рад, наверное, побросать поскорей ложки — поварешки… Значит, так — месяца полтора — два будут прицепляться к береговым коммуникациям, это ж не меньше, ясное дело — месяца два, а то, считай, на все три затянется пуск станции!..» Но вот сегодня утром толковал он с Борисовым, тот даже и слушать не захотел:
— Какие, понимаешь, три месяца, да там уже все на мази, ЛЭП прямо к берегу подведена, прокинем кабеля, запустим турбины, и мы — в дамках!
Подключился к разговору Глушаков и тоже — с обидой:
— Иван Антонович, меня удивляют твои пораженческие настроения. Я вот, лично я, ударными темпами возводил «Северянку» к поставленному сроку…
Воспрянул Глушаков, ах воспрянул, почуял конец плавания!
— Не говори гоп, Валентин Григорьевич! Что же ты в Салехарде нам лазаря пел: уеду, покину, «броневичок» меня дожидается?..
— То было в Салехарде, а сейчас уже вон и Медвежьи позади!
Караван чистой водой прошел мимо Медвежьих островов. Накануне пообешал Иван любопытствующему Сапунову, что белые медведи будут ходить стаями.
— Багор или поварешку подлиннее припаси, Витя, чтоб отбиваться — в гости повалят.
Но острова проходили ночью и, как ни крутили окуляры бинокля, ничего толкового не углядели.
— Спят мишки, — пытался отшутиться Иван.
— А ведь мы возле Крестовского острова идем! Давай уж, Пятница, просвещу тебя, — вздыхал кок, листая книгу. — «Крестовский остров самый западный, в девяноста милях от Четырехстолбового… На этих островах найдены следы пребывания людей… Точно, Ваня Пятница в прошлом плавании побывал… «Полусгнившие лыжи, кусок выделанной оленьей шкуры, следы юрт». О, братцы мои, чукотские миллионерши тоже следы оставили… «Первая карта Медвежьих островов была составлена сержантом геодезии Степаном Андреевым. Он совершил сюда путешествие в 1763 году…» Да — а, это пишет Старокадомский, братва. А что мне придется написать, мне — Виктору Сапунову? Поверят ли, что после пребывания в недавнем прошлом на Медвежьих Ивана Пятницы ни одного медведя не осталось?
Минувшей ночью было, точнее, розовеющим утром. Собрались в рубке кому не лень и давай мечтать — вот как придем на место, вот намарафетимся для встречи какого-нибудь адмирала районного масштаба! Встречать должны не меньше чем с духовым оркестром!
Иван поддакивал да помалкивал: праздные разговоры. Что морякам: дошли — доехали, помахали мичманками на прошание, а там хоть трава не расти!
А сейчас Иван идет на камбуз. Сам не зная зачем идет, но, видно, крепко задели его полуночные разговоры. Надо потолковать, посудить — порядить с приятелем.
Кок и слово не дал вымолвить, встречает:
— В конце концов, когда это кончится?
— Що це такое? Что шумим?
— Ты боцман или одно название, что боцман?
— Электрик я, пятого разряда электрик, Витя! Могу объяснить даже, как бензин по проводам тече…
— Тече — е… А у меня ни тече, ни светит. Принеси какую-нибудь железяку — ломик или кувалду. Хоть на одном иллюминаторе заглушку выбыо.
— Шутишь, Витя?
— Дай добро, боцман, христом — богом прошу, теперь уж не до шторма, считанные часы осталось идти. Ну, а если что — грудью заслоню иллюминатор, дай только на свет божий взглянуть!
Такая мольба в глазах у кока! Еще колеблется Иван: может, потерпит Сапунов, ну что стоит потерпеть? Надо полюбоваться экзотикой, сбегает наверх. Хм, вместо гимнастики! А то Борисов привяжется: зачем разрешил, понимаете, утопим электростанцию, понимаете…
Тут радостный возглас в динамике, вахтенный магрос взликовал:
— Внимание! На траверзе левого борта — кит, товарищи! На траверзе левого борта… Можете сфотографировать!
Сапунов только руками развел, ну что, мол, я говорю!
Сходил Пятница за кувалдой и ломиком:
— Работай!
— Ты ничего не видел, ничего не знаешь! — обрадовался кок и, открутив иллюминатор, хрястнул по наружной заглушке.
— Ладно уж, чего там…
Теперь работают вдвоем, по очереди. Крепенько прихватили сварщики стальную пластину. Но велико желание впустить на камбуз дневной свет, веселое солнце, которое опять выпросталось из туч и тумана, сыплет на воду золотые слитки. С тихим всплеском падает в воду задрайка, уходит на дно в нескольких милях от острова Айон.
— Спасибо, Ваня, за инструмент, век не забуду! — кок сияет, как сегодняшнее море. — Благодать-то на улице, Иван!
— Хм, на «улице» нынче пять градусов тепла. На «Буслаеве» поливают вон из шлангов палубы. Чистятся, марафетятся морячки…
Иван идет наверх, там врубили музыку, к великому удовольствию нерп. Не электростанция — туристический пароход! «К добру ли? — думает Пятница. — К добру ли вся эта катавасия с кувалдой, ломиком, с палубным усилителем, включенным на полную мощность, кажется, впервые за последние десять дней?» Когда-то мать говорила: «Не к добру веселишься, Ваня!» Так и выходило: сначала смех, потом — слезы. Это уж как заведено…
На вахту заступать вечером. Празднично, суматошно тянется время, не тяготит, радует. Кому не лень опять на тентовой палубе. Такого дня, такого солнца еще не бывало. Кажется, брось на воду камешек, как бросал в детстве, он долго будет скакать и пружинить по ровной поверхности моря…
Но из блеска и света полдня стремительно, как гигантская серебряная субмарина, всплыла вдруг, перечеркнув дорогу, ледовая перемычка. Умерла музыка над палубой. Как на дыбки, приподнялся ледокол — буксировщик, атаковав на малом ходу первую льдину: что там впереди? С утробным вздохом льдина разламывается, выпрастываясь из-под форштевня. А «Решительный» уже передает:
