— И то ладно… Ну, добрый путь.
— Благодарим за гостеприимство.
Тайга осталась позади, и розвальни оказались в продутом пустынном тюле. Из — под снега торчали чахлые елочки, хлипкие прутья, кованые полозья ударялись о скрытые под сугробами кочки.
Чемакин опустил вожжи, и Егренька, тяжело ступая по целине, все чаще останавливался. Пошли пешком. Вечерело. Ветерок стих. Снег неожиданно стал мягким и густым, наст ослаб и не держал уже розвальни.
— Иван Пантелеевич, — нарушил молчание Витька. — А вы верите старику… Тому, что он рассказал?
Чемакин задумчив, сосредоточен. Он слов но бы возвращает свои мысли от чего-то дальнего, своего:
— Слыхал я эту байку… Кто его знает? Может, и правда какая легенда, как ты сказал… Да. Что-то хитрил старик. Ты ничего не заметил?
— Нет, а что?
— Да ладно… Мне показалось, что на подворье еще кто-то был. Возле пригона лыжи стояли, снег на полозьях свежий. Добрый охотник не поставит так лыжи, обязательно снег сметет. А старик явно с утра не выходил из дома.
— Витька изумился словам бригадира. Его фантазия по-мальчишески лихорадочно заработала, придумывая самые неожиданные повороты из того, что сообщил Чемакин.
— Знакомый старик-то, — продолжал бригадир. — Но, давай, давай, — прикрикнул он на Егреньку. — Садись, Виктор.
Открылось совсем чистое поле, снег здесь выдули ветры. Егренька засеменил рысцой.
— Знакомый… Приходилось знать, когда в органах работал…
— В милиции? Следователем, наверно?
— Нет, я был участковым уполномоченным, старшиной, — сказал Чемакин. — Ну кое-что слышал о нем. Известная личность в округе была. Отсидел. Потом остепенился. Обосновался в тайге… Нет, плохого о нем больше не слышал.
— А вас он знает? — устроился поудобней Витька па сене.
— Вряд ли. Нет, точно не знает, — заключил Чемакин. — На худое сам не пойдет уж теперь, а выручать кого из бывших своих, пожалуй, может. Вон деревенька. Не боишься ямана? — бригадир улыбнулся. — Пожалуй, и нам придется заночевать, а утром посмотрим подъезд к озеру, и обратно. Как там наши, успеют управиться?
— Успеют.
— Думаю… Сашку с Анатолием Батраков попросил сена подвезти. Пусть помогут.
— Хороший он, Батраков, — сказал Витька. — Видели, сколько у него орденов?
— Нет, не видел, — хитро улыбнулся Чемакин. — А ты как сумел узнать?
— Он на свадьбу к Лохмачу и Наденьке заходил. Не помните?
— Да, Лохмач, Лохмач, — вздохнул бригадир, — отрезанный ломоть. Надо подмогу с рыбзавода просить, пусть пару человек подошлют. Ты-то не собираешься никуда от нас?
— Что вы, Иван Пантелеевич, — засмущался Витька прямоте бригадира и даже на холоде зарделся.
Деревня, о которой говорил старик, представляла жалкий вид. Давно заброшенные с десяток бревенчатых домиков зияли темными провалами окон. Покосившиеся заплоты угадывались за высокими сугробами, наметенными почти до крыш. С самих крыш висела оторванная ветрами тесовая кровля, поскрипывали расшатанные стропила. Похоже, что здесь шастал не только «яман», но прошелся более могучий разрушитель, не щадя, не жалея. Витька с замиранием сердца вглядывался в эти темные провалы окон, каждое из которых невольно таило страх, пробирающий холодом и жутью.
На ночлег выбрали маленькую избушку в полукилометре от этих домов, крепкую, поставленную много позже. Узкие окошечки избушки были целы. На подоконнике, по таежному обычаю, кто-то оставил спички и соль. Возле каминчика в углу — сухие дрова.
Пока Чемакин распрягал коня, поставив розвальни с заветренной стороны избушки, Витька растопил каминчик, принес с воза чайник, наполнил его снегом, подвесил над огнем. Снег быстро растаял, пришлось добавлять еще несколько раз.
Стемнело совсем. Уже не различались близкие дома, и только могучая стена кедрача, подступающая к самой сторожке, тихонько покачивала невидимыми ветвями. Где-то близко покоилось озеро, и Витька думал о том, что вот совсем скоро им обживаться здесь в глухом безлюдном месте. Он думал о Нефедовке, за эти недели ставшей совсем близкой и родной. Жаль уезжать. Он думал о том, что провожать их приплетутся все старики, повыползут из своих полузаметенных домов — может быть, пожалеют, что они уезжают, или молча проводят долгими взорами.
Наверное, приедет с молоковозом из Еланки Нинок и будет тоже смотреть удивленно и растерянно своими глазищами и скажет: «Приезжай, Витя, как-нибудь, здесь ведь близко». А он ответит: «Не знаю, Нина. Может быть, и приеду… Не знаю».
— Попоить бы коня, снег хватает, — прервал его мысли Чемакин, низко пригнувшись в дверях. Он достал из вещмешка банку тушенки. — Разогрей… Поужинаем, и на боковую. Утром рано подниматься.
Потом он принес из розвальней охапку сена, кинул на низкие нары, улыбнулся Витьке: ничего, мол, перебьемся ночку.
— Ого, да тут и фонарь есть, — поднял он к потолку взгляд, — молодцы, таежники, а то старик заливает — яман… Черт бы его побрал!
Избушка осветилась тусклым неровным светом. Возле каминчика было уже жарко, и путники, сбросив гуси, расстегнули полушубки, плотно поужинав, легли спать.
Ночью Чемакин проснулся, взял ружье, вышел из избушки. Обошел ее, тревожно прислушиваясь к ночным звукам. Было все так же тепло и тихо. Егренька мирно похрумкивал сеном, ткнулся в ладонь человека, шумно фыркнул ноздрями. Чемакин укрыл его гусем, подбросил сена. Занес в избушку хвороста, кинул в прогоревший каминчик, посидел у огня.
Витька что-то бормотал во сне, постанывал, беспокойно ворочался. «Намаялся парнишка, — подумал Чемакин, — как бы не простудился, не заболел».
А Витька видел сон. Снилось, будто находится он на свадьбе у Наденьки и Сашки Лохмача, в доме полно народа-за столами, Акрам с Шуркой — конюхом вытягивают из подпола невод. В ячеях трепыхаются караси, и они складывают их прямо на столы. «Зачем вы здесь рыбу ловите? — кричит скотник Кондрухов. — Не мешайте, жених с невестой на тройке покатят!» — «Добром порешим каперацию, — вмешивается портной Лаврен. — Горько!»
Жених с невестой целуются. Оказывается, это Галина с Володей. На Володе белая рубаха и брезентовые штаны. Галина в синем платье и почему-то без фаты. «Без фаты, — думает во сне Витька, — это они нарочно, не всерьез». Галина манит Витьку к себе, он хочет подойти, но никак не может встать со скамейки. «Ну иди, Витенька, я тебя люблю, мы это нарочно, не всерьез», — зовет Галина… Ноги как ватные, а во всем теле такая легкость, хочется лететь, и он летит… Летит, а внизу подпол открытый — черной майной, и в нем стоит вода. «Галя, не ступай туда, там холодно… вода холодная». Он опять сидит на скамейке, и Галина сидит рядом. «Какое у нее горячее плечо, — думает Витька. — Какое горячее плечо!» Открывается дверь, и заходит Яремин, держит в руках курицу, улыбается всем: «Бросайте деньги в солому… Для жениха и невесты… Бросайте скорей».
Деньги бросают, и Яремин ищет их в соломе. «А почему не жених с невестой? Какое горячее плечо у Галины!..»
Курица вырывается из рук Яремина, это вовсе не курица, а черный грач… «Полетел он, полетел, держите ямана!»
— Что с тобой? — слышит Витька голос Чемакина и приподнимает голову на нарах.
— Курица где? Улетела?. — он еще не проснулся.
— Какая курица? Полушубок-то сними. Тепло в избушке.
— А — а! — открыл глаза Витька. — Это во сне… Фу, какая ерунда… Дядя Ваня, скажите, а Толя тоже останется?
— Где останется? О чем ты?
— С Галиной. Он ведь живет у них.
— Да — а. Беда с вами. Понабрал себе в бригаду одних женихов. Кобель он, хоть и твой дружок.
Чемакин снял с огня кипящий чайник, высыпал в него полпачки заварки.
— Может, поспишь еще, а то давай присаживайся!
— Не правы вы, дядя Ваня.
— Скажи-ка, не прав! Забрались в тайгу и думаете, на этом свет клином сошелся? Нет, только до лета… Летом я тебя отправлю из бригады.
— За что, Иван Пантелеевич? — испугался Витька. Подсел ближе, свесив ноги с нар.
— Учиться отправлю. Не хочешь разве?
