Роль защитников урожая и посевов от стихийных бедствий, которые, впрочем, неизменно расценивались как плод злокозненных усилий дьявола, выполняли многие святые, о чем повествуют их жития, и некоторые святые «специализировались» на обуздании непогоды (св. Ремигий, Кириак, Кирилл, Бригида, Иоанн и Павел). Жители деревень в окрестностях Арля взывали к местному святому: «Святой Петр, пособи нам в нашей нужде, пошли нам, ради Бога, дождь!» Но поскольку, несмотря на троекратный призыв, святой бездействовал, народ потребовал утопить его изображение; однако у святого нашлись заступники, поручившиеся, что он выполнит пожелание прихожан, и действительно, через сутки пошел дождь. Если в данном случае (имевшем место не где-нибудь в «темном» Средневековье, а в начале XVI в.) дело ограничилось угрозами, то бывало, когда изображения и даже мощи святых действительно топили в воде. В 1611 г. баварский герцог Максимилиан особым эдиктом запретил бросать в воду изображения святых покровителей виноделов Урбана и Элигия, для того чтобы они сохранили хорошую погоду, — этот обычай эдикт расценивал как язычество и поношение святых (21, II, с. 18–19). Если в день святого Урбана была хорошая погода, ему поклонялись, если же она портилась, изображение святого бросали в грязь. Таков был обычай в Южной Германии. Подобным же образом поступали со святым Леонардом, покровителем домашнего скота, и даже с изображением самой Богоматери из Импрунеты, местной покровительницы дождя во Флоренции (216, с. 25). Поэтому уже неудивительно, что епископ Пьяченцы Сабин велел бросить в разлившуюся По письменный приказ возвратиться в свои берега, — река немедленно повиновалась; это послание содержало форму заклинания [Patrologia Latina (далее в тексте — P. L.) LXXVII, с. 2361.
Церковь осуждала заклинания погоды, распространенные у языческих народов Европы, и считала ересью верования, согласно которым гром, молнию, бурю или засуху вызывает своею силою дьявол. Заклинателей непогоды (tempestarii) подвергали преследованиям начиная с V–VI вв. Однако из обличений подобных суеверий Агобардом Лионским (IX в.) (5, с. 147–158) явствует, что борьба с ними не была сколько-нибудь успешной. Век спустя после Агобарда веронский епископ Ратхерий, решительно отвергая власть черта над погодой, по-прежнему сетовал на глупую и греховную веру простолюдинов в чудодейственные способности tempestarii, которая ставит под сомнение всемогущество Творца (P. L., CXXXVI, с. 158). Однако мнения ученых церковников относительно эффективности магического воздействия на погоду не были единодушными, и если Бурхард Вормсский считал подобные убеждения безумием и налагал епитимью на тех, кто верил, будто люди способны делать погоду, то Регинон Прюмский и авторы других пенитенциалиев и постановлений синодов исходили из признания реальности заклинаний сил природы: тем, кто насылает бури (immissores tempestatum), угрожали длительным покаянием. Эти разногласия сохранялись и в Позднее Средневековье, но в XIV и начале XV в. о магических действиях, направленных на изменение погоды, говорилось лишь изредка, а в период, ознаменовавшийся массовыми паническими страхами перед ведьмами, обвинения в порче погоды резко участились, притом не только в народе, но и со стороны ученых демонологов (Иоганн Нидер, Готтшальк Холлен, «Молот против ведьм» и др.).
И в языческие времена и в христианское Средневековье было распространено поверье, что погоду можно исправить, если поднять сильный шум. В начале Средневековья церковь осуждала такие ритуалы, когда трубили в рога или стучали деревом, для того чтобы прогнать недобрых духов, виновных в непогоде. Однако эти обычаи сохранялись и в последующие столетия. Гервазий Тильбюрийский в начале XIII в. рассказывал о рыцаре, которому во время бури некий воин вручил охотничий рог, уверяя, что его звук прогонит гром и молнию, — этот воин оказался не кем иным, как святым Симеоном (21, II, с. 39). Мы вновь сталкиваемся с фактом христианизации языческого обычая. В XVI и XVII вв. в окрестностях Аахена с этой же целью употреблялся так называемый «аахенский рог». Во Франкском государстве в облака и тучи бросали камни, на ветви деревьев и палки вешали грамотку с какими-то знаками или же освящали колокольчики, звоном которых опять-таки силились изменить погоду — обычай, осужденный капитулярием Карла Великого (789 г.). Слова заклятия бури сопровождались стрельбой из луков по облакам. Несмотря на суждения ряда теологов, согласно которым подобная практика противна богу, на протяжении всего Средневековья во время бури звонили в церковные колокола. Однако наиболее эффективным средством против непогоды считали мессу и церковные заклинания. Тексты подобных заклинаний сохранились в рукописях начиная с X в., но они применялись вплоть до совсем недавнего времени. Произносивший заклятие священник поднимал руку с крестом к облакам, прогоняя бесов.
Все эти обряды, широко применяемые приходским духовенством, встречали протесты ученых людей, которые видели в них злоупотребление святынями, и тем не менее как раз в период заката Средневековья возникли новые формулы (Франц называет их «дикими формулами», wildgewachsene Formein, 21, II, с. 64), содержащие обращения к граду, ветру и тучам с запретом вредить людям и их имуществу. В это же время стали прибегать к использованию освященной гостии как защитного талисмана против бури. Аквилейский священник, гласит повествование XIV в., подняв гостию, кричал: «Бесы, кои вызвали бурю, остановитесь и смотрите: вот, Творец всех вещей присутствует здесь, наш Судия и наш Спаситель!» Как повествует легенда, в ответ из туч раздался шум и вопли: «Увы, горе нам! Сын Марии здесь! Смерть тому, кто Его принес, ибо он мешает нам причинять вред!» Но тотчас настала тишина и небо расчистилось (21, II, с. 72). Лишь в XVI–XVII вв. церковные синоды стали предпринимать целенаправленные усилия к тому, чтобы если не запретить вовсе, то по крайней мере ограничить употребление заклинаний погоды (Пражский синод 1605 г., Аугсбургский синод 1610 г. и др. — 21, II, с. 647). В этой политике нетрудно увидеть проявление борьбы против традиционной культуры и обычаев народа.
Изучение христианских благословений и заклятий порождает предположение, что они возникали в слабо нам известной сфере, не принадлежащей ни явному язычеству, ни строгой ортодоксии. Питательной средой для формирования подобных текстов являлась своего рода «буферная зона» между этими антагонистическими полюсами. Представители такой промежуточной сферы — мелкие священники и самозваные «бродячие клирики», вращавшиеся в народе и близко знакомые с его запросами и интересами; обрывки ученых знаний причудливо переплетались и сплавлялись в их сознании с фольклором, апокрифами, народными верованиями, которые церковь отнюдь не была склонна одобрять и признавать. Поэтому первоначальные формулы заклинаний и благословений впоследствии подвергались внимательному редактированию и цензурированию. Но следы своего неортодоксального происхождения сохраняют многие тексты.
Не менее чем о благоприятной погоде средневековые люди заботились об урожае. «Господи святый, Отче всемогущий, Боже вечный, сотворивший небеса и твердь, море и все прочее, молим Тебя: благослови и освяти новый урожай и приумножь его для нас, наполни амбары наши хлебом и вином, дабы мы могли в радости вознести Тебе, всемогущему Богу, наши хвалы и благодарения» (21, 1, с. 376) — такова одна из многих формул обращения к Творцу. Но она слишком обща, и возникали специальные формулы освящения овса (в день святого Стефана), овощей и других плодов, так же как и заклятия сорняков. Весенние праздники германцев были преобразованы в христианские праздники, языческие сборщицы трав осуждены, но разрешен сбор трав, имевших целебное значение, — при условии, что при этом не будут распевать языческих песен и лишь будут произносить «Верую» и «Отче наш». Полезные растения, находившиеся, по верованиям германцев, в связи с их божествами, после христианизации были поставлены под покровительство Христа, Девы Марии и святых.
