— Бог с вами, Уотсон! Вовсе я не собирался устраивать вам ловушку. У меня совершенно иной замысел. Просто, памятуя о давешнем разговоре, когда вы сказали мне, что Татьяна выросла в семье почтенного лендлорда, что воспитывали ее гувернантки, и прочее, я захотел как можно нагляднее продемонстрировать вам эту реальную обстановку, в которой родилась и росла эта пушкинская героиня.
— Вы пытаетесь уверить меня, что родители Татьяны в чем-то были похожи на родителей Обломова?
— Не в чем-то, а во многом. Собственно говоря, почти во всем. Возьмите-ка у меня со стола томик «Онегина»… Так… А теперь раскройте вторую главу и найдите то место, где говорится об отце Татьяны.
Раскрыв книгу, Уотсон быстро нашел то место, о котором говорил Холмс, и прочел вслух:
«Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
„Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и Бригадир
Под камнем сим вкушает мир“».
Захлопнув книгу, он победно взглянул на Холмса:
— Ну?.. И, по-вашему; у него есть что-то общее с отцом Обломова? Да ведь тот — просто дурачок! И скупердяй к тому же. А этот…
— Вы правы, — согласился Холмс. — Здесь Пушкин про Таниного отца говорит с искренним сочувствием, даже с симпатией: «Он был простой и добрый барин». Однако, если мы с вами заглянем в пушкинские черновики, выяснится, что там портрет отца Татьяны был набросан несколько иначе.
— При чем тут черновики? — искренне возмутился Уотсон. — Ведь черновики — это то, от чего автор отказался, не так ли?
— Черновики, — назидательно заметил Холмс, — крайне важны для каждого, кто стремится глубже проникнуть в замысел автора. Позвольте, я вам прочту, как Пушкин сперва характеризовал отца своей любимой героини.
Достав с полки том полного собрания сочинений Пушкина, Холмс полистал его и, найдя нужное место, прочел:
«Супруг — он звался Дмитрий Ларин, —
Невежда, толстый хлебосол,
Был настоящий русский барин…»
— Разница не так уж велика, — пожал плечами Уотсон. — Разве что слово «невежда» тут есть, вот и все.
— А вы дальше, дальше прочтите! — сказал Холмс, протягивая книгу Уотсону. — Вот отсюда… Ну?.. Видите? Тут прямо сказано, что он был…
«…довольно скуп,
Отменно добр и очень глуп», —
прочел Уотсон.
— А спустя несколько строк, — продолжал Холмс, — коротко охарактеризовав супругу этого простого и доброго русского барина, Пушкин так дорисовывает его портрет.
Взяв из рук Уотсона книгу, Холмс прочел:
«Но он любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил.
И тихо жизнь его катилась —
Под вечер у него сходилась
Соседей милая семья:
Исправник, поп и попадья —
И потужить, и позлословить,
И посмеяться кой о чем.
Проходит время между тем —
Прикажут Ольге чай готовить.
Потом — прощайте — спать пора.
И гости едут со двора».
— Нда-а, — протянул Уотсон.
— Ну как? Убедились? — спросил Холмс. — Все точь-в-точь так же, как в Обломовке. День прошел — и слава богу. И завтра — то же, что вчера. Как видите, дорогой Уотсон, портрет Дмитрия Ларина, отца Татьяны, даже в деталях совпадает с портретом Ильи Ивановича Обломова, отца Илюши… Ну-с, а теперь перейдем к его супруге. Сперва прочтите, что про нее говорится в основном тексте романа.
Уотсон взял из рук Холмса книгу и прочел:
«Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И все тогда пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Все это мужа не спросясь».
— Ну? Что скажете? — осведомился Холмс.
— Скажу, что вы несколько сгустили краски, дружище. Криминал здесь содержится лишь в одной-единственной строчке: «Служанок била осердясь». Но нельзя же из-за одной строчки уподоблять мать бедной Тани такому монстру, как госпожа Простакова.
— Почему ж это нельзя? Даже сам Пушкин не удержался от такого уподобления. В первом издании «Онегина» было сказано:
«Она меж делом и досугом
Узнала тайну, как супругом,
Как Простакова, управлять…»
— Так ведь то супругом! — находчиво парировал Уотсон. — А сущность госпожи Простаковой, насколько я понимаю, состоит в том, что она не только супругом управляет, а всеми. И довольно круто. Чтобы не сказать, жестоко.
— Ну, знаете, — возразил Холмс. — Матушка Татьяны тоже особой мягкостью нрава не отличалась. Даже в основном тексте романа она ведет себя почти как Простакова. «Брила лбы…». Это ведь значит — сдавала в солдаты. А вы знаете, Уотсон, какой каторгой была в ту пору солдатчина?.. А уж в черновиках… Вот, извольте прочесть первоначальный набросок этих строк.
Уотсон послушно прочел:
«Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Секала…»
Тут он запнулся:
— Не разберу, какое слово тут дальше. Кого секала?
— Ах, да не все ли равно, кого она секала? — поморщился Холмс. — Важно, что секала! Но и это еще не все. В конце концов дело не столько даже в сходстве родителей Татьяны с родителями Обломова, сколько в поразительном сходстве их быта, всего уклада их повседневной жизни с тем стоячим болотом, которое мы с вами наблюдали только что в Обломовке. Сперва давайте опять прочтем основной текст.
Уотсон вновь обратился к томику «Евгения Онегина»:
«Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам».
— Ну? Чем вам не Обломовка? — победно вопросил Холмс.
— Не спорю, — вынужден был согласиться Уотсон. — Некоторое сходство есть. Но разница все-таки огромная.
— В самом деле?
— Будто вы сами не видите! Если угодно, я могу объяснить вам, в чем она заключается. Пушкин, в отличие от Гончарова, все это без всякой злости описывает. Без тени раздражения. Даже, если хотите, с любовью.
— Пожалуй. У Пушкина в изображении этой картины гораздо больше добродушия, чем у Гончарова. Но это в основном тексте. А в черновике… Взгляните!
