— Тьфу-тьфу, никаких видимых отклонений. Эд запустил подробное тестирование, но крупных повреждений точно нет.

— Ты ему рассказала, что случилось?

— Рассказала. Он схватился за голову, потом выпил пятьдесят граммов, буквально через Лялькино «не пущу», потом снова схватился за голову и сказал, что страшно виноват перед Вадимом! Он, Пашка то есть, — перед ним виноват! Как это там — и сердце, упав на порог, спросило его: не ушибся, сынок?.. Ляля в ярости, конечно. Марина поздравила мать кислым голосом, и они с Витькой тут же уехали. Все-таки она сука, простите мой японский. Нина зато сияет, так ничего и не поняла.

— А что Алька? С ней все хорошо?

Мама развела руками.

— Более или менее. Все живы, все вместе. Нет, знаешь, я думаю, Алька права, а моя сестра, ее мамаша — неправа. Девочка уже достаточно взрослая, чтобы ей не врали. И лучше знать наверняка, чем гадать, что скрывают родители. А то можно до такого догадаться…

— А Вадим? Он не звонил тебе?

— Не звонил. И если позвонит, скажу, чтобы не попадался на глаза Ляльке как можно дольше, а то получим еще одно семейное уголовное дело. Надо подумать, как ему забрать машину и вещи… Да, с Хохловым я поговорила, — он приедет завтра, просил тебя задержаться. Пашкиным кураторам позвонила, и в Питер, и в Москву. Они тоже обещали приехать завтра — его обследуют, поговорят с Лялькой насчет безопасности… — Мама наклонилась вперед и двумя точными движениями сбросила тапочки с его ног, вытянутых поверх одеяла. — Еще вопросы есть?

Говорят ли крутые американские детективы: «Мама, посиди со мной еще немного»? Спать ему действительно пока не хотелось — подумаешь, ночь без сна, бывало и по две. Но настроение было странным, наверное, из-за вчерашней водки и алкодетокса. Такого у него не бывало с первых дел об убийствах. Открываешь глаза и видишь, что смерть, разрушение, небытие — не иной далекий мир, куда отправляются другие люди, преимущественно незнакомые, не статистика полицейского управления, не малоприятная часть важной работы. Это подкладка бытия, скрытая от глаз тонкой тканью, которая рвется каждый миг.

— Мам. А если дядя Паша, не дай Бог, умрет, его сознание останется жить в этих компьютерах? Алька, тетя Ляля смогут с ним разговаривать?

— Ох, какие ж вы дремучие, детектив Островски! — мама поцеловала его. — Конечно, нет. Это просто, ну… как слуховой аппарат, только для мозга. Без человека все это железо ничто.

…Но и человек ничто без этого железа. Пустая оболочка, выключенная лампа. Ни любви, ни дружбы, ни стихов и науки. Если отнять у нас память, систему связей между тем и этим, что останется?..

— А ты уверена насчет Вадима, что у него нет этой болезни?

— Уверена? Как это возможно? Я уверена, что предрасположенность к болезни Чена сейчас не ставится, до появления симптомов знать ничего нельзя. Я уверена, что нет ни одного случая манифестации болезни до сорока с лишним лет. Зато я знаю случаи, когда медики запугивали пациента с целью получить побольше денег. Выражаясь в манере Вадика, если что-то есть в нашей Америке, оно может быть и здесь… Ты заметил, какое у него было лицо там, у Натальи? А кто-то узнал, как он боится папиной болезни, и предложил ему спасение за смешную сумму, всего-то миллион… Паразиты.

— Так надо позвонить адвокату и получить с них миллион, вместо того чтобы платить им.

— Вот! Я спросила об этом Степанова сегодня утром, когда мы говорили насчет Паши, не называя имен, конечно. Степанов сделал так. (Мама скривила рот, выпятив нижнюю губу.) Не знаю почему, по-моему, дело выигрышное. Но у российских граждан есть предубеждение против судов. Ладно, я еще поговорю с Вадиком, пока я здесь, уточню, что за компания — называется Что-то-там-хелп, я не расслышала. Вадим Палыч, конечно, засранец и придумал гадость, но он был не в себе. И у Паши, получается, есть внук! Зачем же Вадька это скрывал? Если мать ребенка против, чтобы наша семья с ним общалась, мог бы хоть фотографии показать!

— Он сукин сын, но это наш сукин сын, — сказал Сергей. — Франклин Рузвельт. Или Теодор?

— Ну перестань. Нельзя требовать от человека, чтобы он не боялся сойти с ума.

— Но можно требовать от человека, чтобы он не уничтожал других.

— Ты же сам его жалеешь.

— Да… И его, и всех. Я добрый сыщик, мам. У нас все будет хорошо?

— Обязательно. В нашем роду сумасшествия не было.

— Точно? — он улыбнулся, оттого что мама так легко его раскусила.

— Точно. Не считая легкой придури. Бабушка мне рассказывала, что ее бабушка все время ловила в воздухе насекомых. Но гости не знали наверняка, что насекомых нет, они ведь бывают ОЧЕНЬ мелкими, так что все было о-кей. Лежи, я тебе принесу молока, с медом и коньяком.

Когда Анна Островски открыла дверь, осторожно неся стакан теплого молока, ее сын спал одетый, под тонким вышитым покрывалом. Она погасила желтую лампу и вышла.

Через пять минут Сергей вздрогнул во сне и открыл глаза. Некоторое время рассматривал узоры на деревянных дощечках у себя перед носом, слушая, как стучит сердце. Перевернулся на спину, полежал, глядя в потолок. Потом пошарил на тумбочке, взял вифон, запустил поисковик и настучал одним пальцем, не вставая:

Открыл первую ссылку, с информацией о консультантах клиники.

Это могло быть и ошибкой, и ничего не значащим совпадением, думал он, разглядывая фотографию темноволосой женщины. Клиника, возможно, не та, и специалистов по болезни Чена не так уж много, и все знают всех, и все со всеми сотрудничают. Но пока это не проверено, дело нельзя считать законченным.

Он подошел к окну, раздвинул пальцами тонкие планки шторы. В воздухе мельтешил снег, дымились трубы — люди топили печи, прогоняли холод зимы из маленьких домиков. Будто не знали, что в конце концов холод возьмет верх над каждым. А может быть, знали что-то другое, о чем редко говорят вслух.

Сергей Островски пересчитал официальные конверты во входящей почте. Одиннадцать. Счета, счета, счета плюс повторные уведомления. И как это случилось? Ну, съездил в Денвер, полазил по скалам, полетал немножко… да, курс джет-белтинга был дорогой, наверное, не стоило. В абсолютных числах все было пока не катастрофично, однако Сергей не любил, когда текущие расходы превышают доходы. Кредиты — зло.

На что жил Шерлок Холмс? Кажется, ему и посетители не платили, чуть кого пожалеет, сразу говорит: не плати. На какую-то ренту или наследство? И еще у него была пчеловодческая ферма в Сассексе. А я, как назло, не люблю пчел.

Сергей открыл свою рекламу, поводил курсором над текстом. «Если вы ничего не понимаете, жмите сюда». — Сыщик-интеллектуал, так тебя и так. Или ты, дорогой друг, летаешь над горами на ракете, прицепленной к заднице, или отказываешься расследовать супружеские измены. Две миллионерские привычки одновременно — это слишком. Противно следить за неверными мужьями и женами? Зато гарантированный результат и верные деньги. А мямлить квартирному хозяину «я работаю над этим» тебе не противно. Идиот.

Квартирка была двухуровневая. Наверху жизненное пространство, пригодное для работы и захламления, на первом этаже офис детектива — лицензия в рамочке, награды и памятные вещицы, компьютерный терминал, удобные кресла, окна, как в прошлом веке, с бронированными шторами, и внешняя дверь такая же капитальная. На шторы-то и купился — солидный вид, посетители проникнутся… Два раза идиот. Еще бы в старом центре арендовал офис.

Остатки денег, заработанных на Луне, мы не трогаем, разве что все пойдет плохо, в смысле, гораздо хуже, чем сейчас. А ведь мог бы продолжать служить в федеральном агентстве, карьеру делать… Ладно, стоп самоугрызениям. Не мог бы.

Над списком входящих появилась новая строчка. Сообщение из формы обратной связи: некая Беатрис хочет встретиться лично. Ждет в чате. Хелло, Беатрис. Конечно, да. Вам удобно в моем офисе? Через десять минут, ОК. Я на месте, жду вас.