Надежда: Хорошо. Если вы настаиваете.
Симич суетится на кухне: ставит на плиту чайник, достает спутанные пакетики какого-то обветревшегося чая. Надежда смотрит вокруг.
Надежда: Хорошо у вас тут. Как в романах.
Симич: Квартира досталась моей жене от ее отца. Это небольшая часть. Остальное отняли. После войны.
Надежда осмативается, потом спрашивает — после какой воны?
Симич: Коммунисты.
Надежда: A…
Симич: Нам осталась вот эта часть для прислуги.
Надежда: Ой, а может, моя бабушка работала у вас. Она работала у каких-то коммунистов.
Симич: Нет, вы не поняли. У нас не было прислуги. Это у моего тестя…
Надежда слушает невнимательно. Ее больше занимают вещи на кухне, их запах. Она останавливается возле какого-то старого радио. Включает его. Из аппарата, как из шарманки, раздаются звуки романтичной песни. Это «Ночь и день» Колла Портера.
Надежда: У нее был точно такой же. Только ее никогда не работал.
Надежда осматривается.
Надежда: А где сейчас ваша жена?
Симич: Ее больше нет.
Надежда: Она умерла? Мне очень жаль…
Симич: Она не умерла. Ее просто больше нет.
Надежда: А, вот так. Но ее нет?
Симич: Нет.
Надежда: Ну, это одно и то же.
Симич задумывается.
Симич: В сущности, вы правы.
Надежда: А у моей бабушки был любовник. Да, да. Настоящий любовник. Он приходил обычно после обеда. Так было годами. Один раз в две-три недели. В основном, когда я с другими детьми играла на улице. Он был военным, офицером. Он был женат. Отец двух девочек. Думаю, что и внуки у него были. А еще у него был пистолет. Потом он из этого пистолета застрелился.
Симич подносит две чашки чая. Одну протягивает Надежде.
Надежда: Бабушка, конечно, не пошла на похороны. Не имело смысла из-за его семьи. Зато я ходила. Чтобы посмотреть, из-за кого моя бабушка всю жизнь оставалась одна.
Симич: И что вы увидели?
Надежда: В сущности, ничего. Какую-то бедную, сгорбленную женщину с большим носом. Ей передали его ремень и фуражку. Как будто бы он погиб на войне, а не в ванной. Вокруг было как-то мало людей. Самое большое две-три женщины, которые плакали. Казалось, что бабушкин любовник был каким-то любимчиком женщин. Потом были залпы, да и это скоро закончилось. Бабушке, конечно, я ничего не сказала. Ей не за чем было знать, что я в курсе.
Симич: Не за чем.
Симич отпивает немного чая.
Симич: А ваша бабушка умерла?
Надежда: А, нет. Нет. Просто я не вижусь с ней.
Симич: Это одно и то же.
Надежда выключает радио. Она вдруг становится грустной.
Надежда: А вам нравится быть одному?
Симич: Что значит «нравится»?
Надежда: Есть люди, которым не нравится. А мне, например, нравится. Только нужно быть осторожной, и все. Например, когда идете. Следить, чтобы не ходить босыми ногами по мокрой плитке и быть всегда осторожным в ванной. Потому что если вы подскользьнетесь и ударитесь, кто вам поможет? А это ужасная смерть. Как в пустыне или еще хуже. Это так унизительно.
Симич: А почему вы об этом думаете?
Надежда: Когда вы одни, вы всегда на грани депрессии, и нужно быть внимательным, очень внимательным, чтобы не подскользнуться и не попасть в унизительное положение.
Симич: Вы еще молодая. Найдете кого-нибудь.
Надежда: Но я никого не жду.
Симич: Никогда не знаешь, как будет.
Надежда: Иногда знаешь.
Надежда смотрит на Симича.
Надежда: Мы, в сущности, очень с вам похожи. Разве нет?
Надежда гладит старика по лицу. Потом целует его. Нежно улыбается.
Надежда: Сделать вам еще немного чая?
Симич отрицательно качает головой.
Симич: Больше не хочу.
Надежда: Люди иногда вот так находят друг друга.
Потом они оба замолкают. Потому что о чем еще говорить?
Надежда: Ой, вот и дождь закончился. Я могу идти. Дайте мне это…
Надежда берет из рук Симича пустую чашку, в другой держит свою. Симич протягивает ей чашку, но не отпускает ее.
Надежда: Я помою, прежде чем уйду? Я быстренько…
Симич смотрит на нее, просто впяливается в нее каким-то необычным взгладом. Чашку и не держит, и не отпускает. Потому что эта девушка сказала ему, что он молод. Что он нужен ей как воздух. Что она смотрит на него, и что они оба одинокие, одинаковые люди, которые случайно нашли друг друга.
Надежда: Если не хотите, тогда вот вам и моя…
Симич продолжает смотреть на нее. Они стоят слишком близко друг к другу. Между ними только пустые чашки и блюдца, которые случайно были наполнены безвкусным чаем. Они так смотрят друг на друга несколько мгновений. Потом Симич вдруг еще немного наклоняется и целует Надежду. В губы. Надежда роняет чашки. Они падают и с грохотом разбиваются. Фарфор разлетается на тысячи мелких кусочков. Симич только чуть-чуть отстраняется. Он даже не понимает, что произошло. Надежда поражена. Она вытирает лицо, губы, почувствовав не свежее дыхание этого человека, его старческий запах, его слюну, которая, высыхая, охлаждает ей лицо.
Надежда: Вы… Вы…
Она даже не дышит. Едва выговаривает.
Надежда: …отвратительный старик! Вы просто отвратительный старик!
Надежда уходит, продолжая вытирать лицо, как будто на нее вылили ведро помоев. Симич как-то неуклюже идет за ней.
Симич: Подождите! Я думал… Остановитесь!
Симич касается Надежды. Она вдруг поворачивается и со всей силы отталкивает его. У нее не хватает слов. Она хочет что-то возразить, сказать ему все, поставить его на место, но слов просто нет, они не приходят в голову. Единственно, что она успевает сказать:
Надежда: Как вам не стыдно!
Надежда отворачивается. Уходит. Симич остается стоять.
Затемнение
V
Кухня в доме Игнятович. Дада сидит за столом. Рядом с ней ее ребенок и Милан, который готовит на обед что-то мерзкое. Милан (не помню, говорила ли я об этом) — человек, который выглядит не очень хорошо. Он лысеет. И эта неприятность дополняется еще длинной его волос и тонкими усами. Он всегда как-то согнут, почти горбат. Он ведет себя, как человек, который так никогда и не смог привыкнуть к своему телу. И когда он говорит (все равно, что говорит), выглядит очень грустным, как будто в любой момент готов заплакать. Или как будто у него под носом и под его тонкими усами что-то постоянно неприятно пахнет. И хотя говорят, что каждый человек хотя бы кому-нибудь, но нравится, Милан не может понравиться никому: ни жене, ни отцу, ни дочери. Он даже своей покойной матери был неприятен. Милан склонился над тарелкой с чем-то мутным.
