Надежда: Хорошо, подождите. Я помогу.
Надежда тянет чемодан, выбиваясь из сил.
Надежда: Что там у вас?.. Весь ваш гардероб?
Надежде, в конце концов, удается поднять чемодан по ступенькам к входу, к закрытому входу.
Надежда: Вот. И что теперь?
г-жа Петрович: Будем ждать.
Надежда: Чего ждать?
Г-жа Петрович теряет терпение. Выпаливает.
г-жа Петрович: Годо!
Надежда: Кого?
г-жа Петрович: Вы же, девушка, ничего не знаете. Сидите здесь, имейте терпение. Что-нибудь да произойдет.
И действительно что-то происходит. Из дома доносится слабый голосок. Поет бабушка Надежды. Надежда радуется.
Надежда: Слышите? Она здесь!
Надежда прислушивается.
г-жа Петрович: Что?
Надежда: Как «что»?
г-жа Петрович: Я ничего не слышу.
Надежда: Какой же вы сложный человек.
г-жа Петрович: Вы дерзкая и отвратительная.
Надежда: Я дерзкая? Но почему? Что такого страшного я сказала?
Г-жа Петрович смотрит на девушку с глубоким осуждением.
Надежда: И почему вы на меня так смотрите? Чем я вас так страшно обидела?
Г-жа Петрович обиженно отворачивает голову. Бабушка Надежды где-то в глубине квартиры снова начинает напевать. Надежда радуется, нервничает, кричит. Все в одно и то же время.
Надежда: Вот. Вот сейчас! Только не говорите, что не слышите!
Г-жа Петрович действительно ничего не слышит. Может, она немного глуховата, а может, и нечего слышать. Может, Надежда слышит то, что другие не могут слышать. А может, мы, благодаря ей, слышим то, чего вообще нет.
Надежда: Это моя бабушка! Это поет моя бабушка! Слышите?!
Надежда хватает г-жу Петрович за руку, трясет ее. Та пугается, уворачивается.
г-жа Петрович: Что с вами, девушка?!
Надежда ненормальным голосом зовет бабушку.
Надежда: Бабушка! Ба-буш-ка!!!
Пение опять прекращается. Надежда разочарована. А г-жа Петрович, как будто специально, говорит.
г-жа Петрович: Я ничего не слышу.
Да еще и добавляет.
г-жа Петрович: Там никого нет.
Надежда смотрит на эту женщину, стоящую перед ней, и все свое бешенство по отношению к старым людям, и из-за Симича, и из-за своей родной бабушки, которая ведет себя как дух, и из-за самой г-жи Петрович, она выражает так.
Надежда: Вы глупая, потому что старая. А поскольку вы старая, вы умрете.
Надежда уходит. Г-жа Петрович действительно старая, может, немного и глупая, и действительно умрет. Но не хорошо напоминать ей об этом. Поэтому она грустнеет.
г-жа Петрович: Как вам не стыдно!
И Надежде действительно становится стыдно. Она останавливается и не знает, что сказать. Она только смущенно процеживает.
Надежда: Извините.
Г-жа Петрович стоит и ждет. Затем садится на свой чемодан. Слышится раскат грома.
Затемнение
VII
Терасса в доме Фредди. Большой обеденный стол, за столом сидит Дада, ее брат Фредди и их отец. Хотя у их отца и есть имя, но те, кто его пригласили, уже давно зовут его просто Йович. Уже долгое время его никто никак не называет, поэтому будем звать его Йович.
Фредди и Дада действительно похожи чем-то, что вызывает отторжение. Они оба красивы, белокуры, свежи… Они похожи на какие-то украденные портреты псевдо-ренесансного мастера. В их тарелках очень маленькое количество какой-то еды, хотя и это никто не ест. Фредди и Дада еще хоть что-то пожевывают, Йович — ничего. Его тарелка, вилка, нож и бокал остаются нетронутыми. Йович сидит молча, не смотрит ни в тарелку, ни на своих детей, ничего не трогает, только опирается на свою трость, как будто в любой момент готов встать и уйти отсюда. Смотрит куда-то вперед. Фредди отодвигает тарелку.
Фредди: Больше не могу.
Дада: Давай еще немного.
Фредди: Меня еда страшно раздражает. Как только поем, чувствую себя, как свинья.
Дада: Но, дорогой, выглядишь ты замечательно.
И это действительно так.
Фредди: Потому что я слежу за этим. А ты, дорогая, напротив, выглядишь отвратительно.
Но это не так.
Дада: Я сегодня не очень хорошо себя чувствую.
Фредди: У тебя месячные?
Дада не выдерживает.
Дада: Фредди!
Дада вообще-то не может подвинуться к столу ближе из-за своего живота.
Фредди: А, ну да. Я постоянно забываю об этом твоем отпрыске в животе. Поэтому тебе и не хорошо.
У Фредди никогда не было секса с женщинами.
Фредди: Я вообще тебя не понимаю. В наши годы рожать еще одного ребенка.
Это «одного» Фредди произносит так, как будто это, например, сороковой или сотый ребенок.
Дада: Фредди, дорогой. Я сегодня не в настроении.
Фредди: Я просто говорю. Мне это противно.
То, что Фредди не спит с женщинами, неоднократно возмещается по-другому.
Фредди: А ты не думала о лифтинге?
Дада: Нет. А что? Думаешь, нужно?
Фредди: Ну, может, немного…
Дада руками натягивает кожу на лице.
Фредди: Еще немного.
Дада неуверенно натягивает еще немного. Она выглядит, как посмертная маска.
Дада: Ты думаешь?
Фредди: Знаешь, в наши годы…
Дада отпускает кожу.
Дада: Ты старше меня.
Фредди: На год.
Дада: На пять!
Фредди: Что?
Фредди тоже, как и его сестра, также растягивает слова. Поэтому, когда говорит, то кажется, что следующее слово, которое он произнесет, будет очень важным, что оно прольет новый свет на все. Только какой свет? Дада смотрит на полностью отсутствующего отца.
Дада: Папа. Почему ты не ешь?
