Я наливаю себе вина, немного, половину рюмки.

Наливаю и сразу же выпиваю.

— Ты нервничаешь? — спрашивает он, заходя в комнату. В халате, в одной руке — бутылка с виски, в другой — бокал толстого стекла.

— Нет, — опять улыбаюсь я, — просто решила тебя не дожидаться!

Ответ его устраивает, потому что ничего особенного в этом нет. В том, что я выпила до него. Я не алкоголичка и он это знает. Я могу вообще не пить, хотя могу выпить и не меньше его. Иногда, когда мне попадает возжа под хвост — это его слова.

Он отрезает куриную ножку и накладывает себе салат.

И наливает немного виски.

Чуть–чуть, на один палец.

И сразу выпивает.

И начинает ужинать.

Прелестная семейная картина, все должны завидовать.

Соседи справа, соседи слева.

Друзья и подруги.

Сослуживицы и сослуживцы.

Они и завидуют, они считают, что мы образцовая пара и если что нам и мешает, так это то, что у нас нет детей.

И, в общем–то, они правы.

Мы действительно — образцовая пара.

И у нас почти нет проблем.

И у нас все хорошо материально.

И отлично в сексуальной сфере.

И есть общие интересы.

И мы вместе уже восемь лет.

И никто из них не знает, что в нижнем правом ящике его стола лежат нож и дискета со странным текстом, который я все же успела пробежать глазами, ожидая, пока он придет домой.

Про стареющего мужчину и молодую женщину.

Женщина подарила мужчине ночь любви, а потом ее убили.

Тем самым ножом, что лежит рядом с дискетой.

Абсолютно дурацкий текст, но я никак не могу его забыть.

Мужчина без имени и женщина без имени, хотя мне кажется, что у них должны быть имена и что я с ними еще встречусь, не смогу не встретиться.

Я наливаю себе еще вина и спрашиваю: — Ну как, вкусно получилось?

— Обалденно! — отвечает он, а потом добавляет: — Ты у меня потрясающа!

— Знаю, — говорю я, и ем свою порцию курицы.

— Я возьму еще ножку? — спрашивает он.

— Конечно, — мурлыкаю в ответ, как и положено образцовой жене, довольной, что ужин ей удался, — я ведь специально старалась!

Он наливает себе еще немного виски, но пьет не сразу. Он включает телевизор, находит новости, кладет на тарелку еще одну куриную ножку, а уже потом берет в руку бокал.

Халат на его груди распахивается и я смотрю на жесткие курчавые волосы, которые так хорошо перебирать, когда лежишь рядом с ним в постели.

От них тоже исходит запах, я чувствую его сейчас особенно сильно.

На груди у него волосы жесткие, на руках — мягкие.

— Я похож на обезьяну? — иногда спрашивает он, иногда, когда бывает в каком–то особенно дурашливом настроении.

— На гориллу! — отвечаю я.

И он начинает изображать из себя гориллу, но это продолжается минуты две, не больше. Потом он снова становится серьезен, дурашливое настроение улетучивается, мужчина не может себе позволить быть таким, даже наедине с женой.

Настоящий мужчина. Мачо.

Мачо натуралис.

Горилла, орангутанг, гиббон.

Я никогда не смогла бы заняться любовью с настоящей обезьяной. Как–то раз, когда мы поехали в очередной теплый вояж, как мне помнится, это были Эмираты, он взял напрокат машину и повез меня в зоопарк, который считается чуть ли не самым большим в мире. Было очень жарко, под плюс пятьдесят — отчего–то этот теплый вояж он решил предпринять в августе, когда у нас уже тянет осенью, а в Эмиратах разгар палящего лета.

Из–за жары в зоопарке почти никого не было. Мы дотащились от касс до стоянки автопоезда, погрузились в один из продуваемых горячим аравийским ветром вагончиков, поезд тронулся и покатил мимо вольер, в которых не было видно никого из обитателей — жара всех загнала в тень, кого в вольеры, кого под унылые, но развесистые и такие чужие под этим голубым и пустынным небом деревья. Я отхлебывала ледяную колу из жестяной банки и чувствовала, как с каждой минутой кола в банке становится теплее.

Наконец поезд остановился, мы выбрались из вагончика, жара обрушилась на нас со всех сторон, перед нами был вольер с двойной оградой, в котором тоже никого не было.

С нами здесь выгрузилось еще несколько человек, так же, как и мы, изнывающих от жары. Один из них, высокий и грузный белый, вдруг подошел прямо к ограде и кинул за нее запечатанную — хотя может, это мне лишь так показалось — банку колы.

Банка пролетела метров пятнадцать и запрыгала по раскаленному песку, остановилась, опять покатилась, снова остановилась, и тут из желто–синего домика, так бессмысленно и смешно смотрящегося внутри этой вольеры вышло нечто.

Это была горилла, самец. Горилл, так, наверное, надо его называть.

Из домика вышел горилл, он был огромным и шел, странно переваливаясь на своих мощных, волосатых лапах, с неестественно вывернутыми ступнями.

Видимо, песок был настолько горячим, что у него были обожжены подошвы.

Это был настоящий Кинг — Конг, когда горилл показывают по телевизору, то они выглядят намного меньше.

Женщина, стоящая рядом с грузным белым, восторженно завизжала.

А я смотрела молча. Мне хорошо было видно то, что болталось у горилла между ног.

Слишком большое, такое большое бывает, наверное, лишь у лошадей.

Он бы не просто разорвал меня, он бы меня сразу убил.

— Спасибо, — говорит он, отложив нож и вилку, — было действительно очень вкусно!

И зевнул.

Сейчас он скажет, что хочет полежать, потому что устал. А плотная еда и виски разморили его в конец.

Дурацкая, между прочим, фраза.

— Я пойду, помою руки, — зачем–то докладывает он и встает из–за стола.

Я допиваю вино и смотрю на бутылку.

Можно налить еще, но можно и не наливать.

Лучше не наливать, потому что я тогда расслаблюсь и забуду о том, что должна сделать.

А забывать этого мне нельзя.

Лучше прибрать на столе и помыть посуду.

Милый семейный ужин подошел к концу.

Пока я буду мыть посуду, он успеет не только помыть руки, но и покурить. А покурив, может сразу же залечь в постель. Лечь, заползти, забраться, уютно устроится под одеялом.

И ждать меня, хотя может и не ждать.

Он сегодня действительно устал, так что ему может быть не до любви.

Такое бывает, мужчина устал, мужчина не хочет, мужчине надо отдохнуть.

И ничего страшного в этом нет, вот только сегодня меня это не устраивает.

Я домываю посуду и иду в душ.

Третий раз за день.

Первый раз утром, перед походом к Седому.

Второй раз днем, после возвращения, когда, выпив коньяка, я долго и трепетно занималась там собой.

И в третий — сейчас, перед тем, как сделать главное, ради чего и был прожит сегодняшний день.

Но на этот раз я принимаю душ быстро, будто тороплюсь, хотя это так на самом деле. Я хочу лечь с ним до того, как он заснет, я хочу успеть поласкать его, обласкать, доставить ему наслаждение. Он этого заслужил — хотя бы тем, что тогда, в ванной у брата, решил, что мне нужен мужчина. И не просто какой–то абстрактный мужчина, а именно он. И был прав. Он был мне нужен тогда, он нужен мне и сейчас, он не горилла, с ним я могу заниматься любовью.

Я вытираюсь, выхожу из ванной, даже не набросив халата.

Второй кубик Седого давно уже приготовлен, он лежит там, в спальне, в моей тумбочке, с моей стороны кровати, где я держу ночные смазки и кремы.

Я захожу в спальню и вижу, что он спит.

Он лежит на спине, закинув руки за голову. Видимо, прилег так, накрылся одеялом и сразу уснул.

Сразу и крепко.

Тяжелый день, плотный ужин и виски.

Пусть всего–то две небольших порции, грамм сто, два глотка по пятьдесят граммов.

Я стою у кровати и думаю, что мне делать.

Можно разбудить его, вот только стоит ли это делать? Он лежит на спине, как будто заранее зная, что ждет его и как он должен себя вести.

Лежать на спине с закрытыми глазами и спать, покорно ожидая, пока жена не прикоснется к левой стороне его груди.

Чуть ниже соска.