Я писал это. – вошел Иван Антоныч. – «В другой раз ныне я отрываю вас от работы, Владимир Алексеич». – «Ничего, Иван Антоныч; моя работа не спешная. Что скажете? Опять прислала Надежда Викторовна?» – «Нет, Владимир Алексеич, я пришел поговорить с вами» – Я угадал его: – «Что такое, Иван Антоныч?» – «Да вот, о Машеньке, Владимир Алексеич». Поутру – еще задолго до обеда – Машенька пришла из саду, он видит, она будто бледная; здорова ли? – Она сказала, здорова, только болит голова, она ляжет, пройдет. – он говорил ей, не послать ли за лекарем, она говорила – не надобно, пройдет. Теперь встала, но сидит, молчит. – он боится, не сделается ли к ночи опять худо? С больными так бывает: пока день, становится легче, а ночью и разболеются. Как я думаю? Или он попросил бы меня пойти взглянуть на нее. Как я думаю? – «Она не больна, Иван Антоныч, а только огорчена». – «Чем же?» – Я повторил ему то же самое, что говорил Надежде Викторовне. Он всплеснул руками: – «Ах ты боже мой! Какие люди есть на свете! Да у кого же нет глаз видеть, похожа ли на что-нибудь дурное ваша с нею дружба? И неужели кто-нибудь из нашего дома выдумал такую глупость и такую подлость?» – «Нет, не из нашего дома, а Зинаида Никаноровна Дедюхина». – «Ну вот, это так. – от нее можно ждать всего!» – «На это вы вздумали хорошо, Иван Антоныч: если бы мне поговорить еще раз с Марьею Дмитриевною, может быть, это было бы полезно». Старик пошел сказать ей.

Умно ли я сделал, что сообщил и ему идиллическое мнение, которым недавно ослеплял себя? Что, если Мери надумает воспользоваться этим? – Если я прослыву ее любовником? Это было б очень выгодно для нее. А я усердно подготовил ей возможность играть моим именем для прикрытия правды. Мое положение будет необыкновенно глупо. Пусть, все равно. Лишь бы отвратить серьезные семейные неприятности, пусть буду и посмешищем для нее и для себя самого. – Так рассудил я. А пока я рассуждал, Иван Антоныч возвратился: Машенька еще не хочет говорить со мною: боится опять расстроить себя.

Я подумал, не уловка ли это, не отлагает ли она разговор; чтобы прежде переговорить с Виктором Львовичем, и пошел к нему, по какому побуждению, сам не знаю. Неужели только по мелочному самолюбию, чтобы думать: «О нет! когда я раз понял, что хитрят со мною, я не дам перехитрить себя. Вероятно, вы будете говорить, Марья Дмитриевна, что еще не виделись с Виктором Львовичем после нашего объяснения. – я буду знать, правда ли это». – Или в самом деле мне казалось, что для разговора с нею мне надобно хорошенько всмотреться в Виктора Львовича. – знать, до какой степени велика ее власть над ним? – Мне казалось, что меня ведет к нему эта серьезная надобность. Так или нет, но я пошел к нему. Он читал газеты. – «Не хотите ли играть в шахматы, Виктор Львович?» – «Я никогда не прочь от шахматов, но я не ожидал, что вы захотите, а то сам позвал бы. Я думал, вы сильно занят, вы не выходили обедать, велели подать к вам в комнату». – Он был в хорошем и разговорчивом духе. – он уже и вчера был в таком духе со мною, не боялся меня, не конфузился. – «Я только сказал слуге, что я занят; я был не занят, а расстроен. Сильно расстроен. – огорчен. – тем, что узнал ныне поутру от Марьи Дмитриевны». – Он осовел. – раскрыл рот, закрыл, не сказавши ничего. Покраснел. «Вы думали, кажется, что я узнал это еще третьего дня вечером, от Зинаиды Никаноровны Дедюхиной, и должно быть, вы так передали Марье Дмитриевне, потому-то, вероятно, она и избегала меня. – потому-то, когда я наконец нашел ее ныне поутру, мы с нею очень долго не могли понять друг друга»: – «Но неужели вы не знали до сих пор? Как же. – мне показалось, когда вы говорили со мною по приезде от Дедюхиной, вы намекали на это». – «Не мог намекать. Вы полагали, что она узнала и сказала мне, потому вы и находили в моих словах смысл, которого не было у меня в мыслях». – «Да, теперь вспоминаю, вы не сказали ничего об этом. – и вы казались сердитым, ушли, сказавши коротко, что Дедюхина оставит меня в покое. – вы казались такой сердитый. – я не мог сомневаться, что вы узнали все. Так я и сказал ей». – «А на другой день вы увидели, что я нисколько не угрюм с вами, и подумали, что после первой досады я примирился с этим?» – «Да. Но она была уверена, что не примирились. – и еще не примирились?» – «Не умею ничего сказать вам. Прежде я должен поговорить с Марьею Дмитриевною». – «Но вы говорите, что ныне утром у вас уже был разговор с нею?» – «Да. Но она полагала, что я знаю, чего еще не знал, и мы долго не могли понять друг друга, от этого разговор вышел чрезвычайно тяжелый для меня. – для нее еще более мучительный. – с нею сделалась истерика, она убежала и должна была лечь». – «Она больна?» – Он побледнел, вскочил, засуетился. Я должен был схватить его, чтоб удержать. – «Если не пускаете меня, то и в самом деле я должен сидеть смирно, не показывать виду, что она дорога мне. – если не пускаете меня, идите к ней. – узнайте. – скажите мне, успокойте меня». – Я насилу растолковал ему, что по всей вероятности это было только изнеможение и пройдет, если еще не прошло. – Но он все- таки вытребовал, чтобы я сейчас пошел к ней, узнал, сказал ему.

– А Машенька моя уже встала, ушла в сад. – и говорит, что напрасно не хотела говорить с вами, что для нее лучше будет поговорить; но только еще не велела звать вас, сказала, что зайдет ко мне, скажет, когда позвать вас. – должно быть, прежде хочет хорошенько освежиться воздухом. – сказал Иван Антоныч. Я пошел в аллею, которая извивается по берегу большого ручья. – в ее любимую аллею: я угадывал, что она там. Она была там. Она шла, опустив голову, она была все еще несколько бледна. Увидевши меня, она покраснела, но гордо выпрямилась и подняла на меня смелый взгляд.

– Я рассудила, что напрасно отказалась говорить с вами. – это была слабость: мне нечего стыдиться. Но я не хотела, чтобы вы пришли сюда так рано: я видела в зеркало, что я все еще немножко бледна. – я не хотела, чтобы это располагало вас к состраданию. – я не хотела эффекта. – и я опасалась, что я покраснею. – как и покраснела. – я не хотела, чтобы вы видели и это, потому что это слабость, которой я стыжусь: не должно краснеть ничьего взгляда, когда чувствуешь, что не сделано ничего дурного, как бы ни судили другие. Я хотела подождать сумерек, чтобы вы не видели ни бледности моей, ни напрасного стыда. Но вы пришли раньше. – и увидели. Все равно. Или тем лучше. Я хотела, чтобы вы не видели, как я слаба. – но пусть вы видите меня такою, какова я. Тем лучше: перед вами мне тяжело притворяться. – Вы видели Виктора Львовича? Что сказали вы ему? На что он согласился?

– Я видел его. – но ничего не говорил с ним, кроме того, что сказал о нашем разговоре поутру. Я сам не знаю, зачем я пошел к нему: затем ли, что думал, вы хотите условиться с ним и за этим откладываете разговор. – или затем, чтобы видеть, как велика ваша власть над ним. Но я…

– Условливаться с ним? – Нет, моя власть над ним была бы слишком мала, если б мне надобно было условливаться с ним, в чем я должна уступить или на что он не должен соглашаться. – я не захотела бы таких отношений. – я не сделала бы его моим любовником. Я и не поехала бы сюда, если бы не была убеждена, что приобрету очень сильную его привязанность. Не подумайте, что я хочу хвалиться, вводить вас в ошибку, отнимать у вас бодрость. – нет, я только хочу сказать вам, как я понимаю свои отношения к нему: я думаю, что я могу не бояться ничьего влияния на него. Но ошибаюсь ли я в этом или нет. – я могу и ошибаться в этом, потому что мне еще не было случая испытать мою силу над ним. – ошибаюсь ли я или нет в том, что я сильнее вас над ним, во всяком случае я благодарна вам за то, что вы не хотели говорить с Виктором Львовичем прежде, нежели успеете поговорить со мною. Я вижу в этом остаток вашего прежнего расположения. – прежнего доверия ко мне. Чего же вы потребуете от меня? – Я не знаю, на что я не соглашусь. – кроме того, чтобы разорвать мои отношения к Виктору Львовичу. – это невозможно. Невозможно! Я столько работала над собою, подвергала себя стольким лишениям, перенесла столько неприятностей для осуществления этой мысли! По приезде сюда успех был быстр. – быстрее, нежели сама я желала. Но как долго, тяжело подготовлялась возможность приехать сюда! – Отказаться от свободы, подавлять все страсти, от чувственности до гордости. – нет, я не могла бы выдержать такого долгого, тяжелого стеснения из-за мысли, отказаться от которой была бы способна! – Если б я могла отказаться от нее, давно отказалась бы: путь к ее осуществлению был труден, слишком труден! Но я не могла отказаться, это было выше сил моих! Не требуйте ж от меня того, чего я не могу! На все другие уступки я готова.