— Только хлеб? А если чего-нибудь другое попробовать? Ну, там, не знаю… картошку?

Павлик вспомнил слова Тони, и ему вдруг стало стыдно за то, что каких-то пару часов назад он слопал огромную тарелку супа, да ещё отказался от маминого пирога с яблоками, когда здесь дети мечтают о куске хлеба. Потом вспомнил, что они иногда с мамой хлеб не доедают, он плесневеет, и его выкидывают. Стало ещё стыднее.

Коля, собиравший дрова в охапку, только головой мотнул.

— Больше — нет. Только хлеб.

— Только хлеб — что?

Коля наморщил лоб и даже зажмурился, мучительно подыскивая нужное слово.

— Про… проходит.

— А если их — к нам? А? Детей — к нам?

— Хотел, — выдохнул Коля. — Никак! Никак! Плакали!

Плечи его затряслись, в глазах стояли слёзы.

— Плакали! Не могу… слышать! — он закрыл уши ладошками. — Плачут! Сюда, — он ткнул пальцем в пол, — хлеб. Туда, — он указал за спину, — я. Они — нет!

Павлик выругался. Мама, конечно, запрещает говорить такие слова, но её же тут нету. Теперь надо дрова отнести, а то малышня замёрзнет.

Подождав, пока Коля немного успокоится, они внесли в квартиру две больших охапки дров, положили возле печки.

— Спасибо, мальчики, — с присвистом сказала Тоня и закашлялась. — Теперь… Теперь не замёрзнем.

— Я сейчас, — сказал Павлик. — Там это… Тряпки под дверь…

А в следующее мгновение Коля больно ухватил его за руку, и в глазах у Павлика потемнело.

* * *

— Ты смотри, куда летишь, малой! О, ещё один! — рослый мужчина в светлом костюме отшатнулся в сторону, когда из-за угла дома под ноги ему вывалился Павлик, а следом за ним и Коля.

— Извините, — Павлик потёр ушибленный локоть, помог подняться Коле, отряхнул его шорты.

Потом оглянулся. Они были в двух шагах от дома — но, наверное, прошло сколько-то времени, потому что тени стали длиннее и рядом не было Петяя с его дружками.

Июльское солнце жарило нещадно, небо было высоким и чистым.

Неслись по улице машины, спешили пешеходы.

Ни снега.

Ни холода.

Ни комнаты, в которой голодные дети ждут хлеба.

Показалось? Привиделось?

Но тело ещё хранило память о пронизывающем ветре, и в рельефы подошв набился грязный снег, сейчас он таял и расплывался по асфальту тёмными каплями; и у Нытика под рубашкой не было ни одной чёрствой краюшки. Они остались там, в тёмной душной комнате, где маленькая девочка Маша просит картошки с молоком, где, укутавшись в собранные из чужих квартир одёжки, сидят истуканчиками мальчики Дима и Ромка, и тяжело, с присвистом дышит девочка Тоня, которая у них за старшую. И сейчас она смотрит на язычки пламени в железном нутре печки и считает, на сколько можно растянуть те горбушки, что остались в запас, и на сколько хватит дров, что принесли неизвестно откуда взявшиеся мальчишки.

— Ты пойдёшь туда снова? — спросил Павлик у Коли.

Тот посмотрел на него взглядом побитой собачки, и Павлик вдруг сам чуть не расплакался.

— Просят, — прошептал Коля. — Плачут. Надо хлеба…

— Будет хлеб, — сказал Павлик. — Не уходи никуда, слышишь? Слышишь?!

Не дожидаясь ответа, он побежал к подъезду.

— Мама! — задыхаясь, Павлик колотил в обтянутую дерматином дверь. — Ну, мама же!

Дверь распахнулась, и он буквально ввалился в квартиру, хватаясь за мамин халат.

— Что, что случилось?

— Дай хлеба, мама! Просят!