Но эти принципы распространялись не на всех, в оба издания поместили биографии всех тогдашних членов Политбюро (в энциклопедии с портретами). За какие же выдающиеся военные заслуги? «В период войны с 1942 работал на паровозостроит. з-де в Воронеже и авиац. з-де в Куйбышеве. В 1944–47 учился в авиац. техникуме» (В. И. Воротников). «С 1941 секр. парткома Серпуховского ж.-д. узла, в 1942–1950 секр. 2-й, 1-й секр. Серпуховского горкома партии…» (В. И. Гришин). «Окончил МАИ им. С. Орджоникидзе (1943)… В 1943–44 инженер-технолог на з-де в Новосибирске. С 1944 на комсомольской… работе» (Е. К. Лигачев). «Во время войны мастер, нач. цеха, парторг ЦК ВКП(б)… з-да» (М. С. Соломенцев). Да, что уж тут толковать, не густо и, главное, совершенно не соответствует заявленным принципам отбора. Видно, почувствовав это, составители политиздатовского словаря-справочника решили добавить каждому из «видных советских государственных и партийных деятелей» весьма своеобразных заслуг: «Тема Вел. Отеч. войны занимает значительное место в выступлениях и статьях…», далее следует фамилия.

А вот случай, когда в энциклопедии сочли невозможным ограничиться послужным списком военных лет и перешли на хвалебный канцелярит партийно-служебных характеристик: «В 1941–43 секр. Красноярского крайкома ВКП(б). В годы войны К. У. Черненко вел большую работу по мобилизации тружеников края на оказание всемерной помощи и поддержки фронту, по патриотич. воспитанию сов. людей. Личным примером, страстным партийным словом он помогал ковать нашу великую победу над фашизмом». Нетрудно догадаться, что энциклопедию подписывали в печать, когда Черненко был генсеком. В словаре-справочнике, который подписывался несколько месяцев спустя, уже после его смерти, этот холуйский дифирамб мгновенно убрали — он полагался только живым генсекам (в таком же пылко-казенном стиле была написана биография Брежнева в «Военном энциклопедическом словаре», который вышел в свет в 1983 году).

Но и это не все. Составители словаря-справочника расширили круг героев войны, выйдя за пределы Политбюро. «В годы Вел. Отеч. войны был офицером Сов. Армии [замечу, что Сов. Армии тогда не существовало, была Красная Армия. — Л. Л.], работал корреспондентом газеты Забайкальского фронта, участвовал в боях по разгрому японских войск в Манчжурии в 1945» — это о Георгии Маркове, тогдашнем первом секретаре правления Союза писателей СССР, председателе Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области литературы, искусства и архитектуры. Не потому ли составители справочника решили, сделав исключение, увековечить несуществующие военные заслуги Маркова, что у них был особый интерес к организациям, которые он возглавлял? Другие причины не обнаруживаются.

На таком фоне — сильным мира сего, оказывается, все позволено — литературовед, выдававший себя за фронтовика, не выглядит из ряда вон выходящей фигурой.

Судьба людей в войну складывалась по-разному и часто от их желаний и стремлений не зависела. Одни уходили на фронт добровольцами. Других в армию призывали. Третьи получали бронь для работы в тылу. Каждому свое. Одни попадали на передовую. Другие проходили армейскую службу не на линии огня. Третьи вкалывали до изнеможения на заводе. Нельзя кичиться передовой и нельзя осуждать тех, кому не пришлось понюхать пороха. Важно не где ты оказался и служил, а как выполнял свой долг.

Испытываю чувство неловкости, натыкаясь в биографиях некоторых наших писателей, бывших в годы войны армейскими журналистами, на стремление так или иначе героизировать себя и свою профессию. Один пишет, что «бывал в разной обстановке, и под бомбежкой, и под артиллерийским и минометным огнем, под снайперском обстрелом». Другой: «Фронтовые дороги вели меня сперва с запада на восток аж до самого Сталинграда, а затем с востока на запад от Волги до Влтавы, через Курскую дугу, через Днепр, через Днестр, Румынию, Венгрию, Австрию, Чехословакию», — звучит патетически, хотя это был путь не его, а армии, в одной из газет которой он служил. Третий, который был начальником дивизионного клуба, утверждает, что «постоянно участвовал со своим коллективом в боевых операциях разведроты». Четвертый описывает, как со своим «наганом несамовзводом» брал «господствующую высоту». И т. д. и т. п.

В 1943 году Симонов написал «Корреспондентскую застольную» — шуточную, немного сентиментальную, как и полагается в этом жанре, предназначенном для исполнения в «домашнем» — в данном случае в журналистском — кругу. Песенка, отличную музыку к которой сочинил М. Блантер, стала очень популярна в послевоенные годы. Но есть в ней и залихватскость, сродни той, что присутствует в некоторых писательских автобиографиях, о которых я говорил:

Конечно, это явное поэтическое преувеличение, объясняемое скорее всего тем, что сочинялась песенка во время трудной и опасной фронтовой командировки и, видимо, этой бравадой автор старался преодолеть давящее, гнетущее чувство нависшей опасности.

Потом, после войны, когда ему приходилось касаться работы военных журналистов, Симонов писал совсем иное: «…Служить в газете военным корреспондентом было самое малое из всего, что были обязаны делать на войне люди нашего возраста. Другие, такие же, как мы, просто получали повестки военкомата и шли на фронт рядовыми, сержантами и лейтенантами в зависимости оттого, какая действительная служба или какое военное образование было за плечами. Работа военных корреспондентов была не самой опасной работой на войне. Не самой опасной и не самой тяжелой. Тот, кто этого не понимал, не был ни настоящим военным корреспондентом, ни настоящим человеком». И не раз, когда речь заходила о нем самом, Симонов, который был одним из самых отважных фронтовых журналистов, настойчиво повторял: «Я не был солдатом, был всего-навсего корреспондентом…»

И еще одно свидетельство. Николай Атаров, с которым я когда-то познакомился, поступив на работу в «Литературку» (он был членом редколлегии), в войну служил в армейских газетах. Как и тем его коллегам, кто стремился добыть горячий материал, ему приходилось попадать в опасные переделки. Но вот что он писал о военных журналистах (недавно в своей книге его дочь процитировала записи, делавшиеся им для себя): «Наше положение было ложным. Возможность остаться живым была задана профессией. Если быть совсем правдивым до конца, она делала необязательным мужество. Ответственность была ничтожной. Нас не прижимала сама война — крепко нас прижимали начальники». Может быть, он даже преувеличивает. Но если стремишься к правде и дело касается тебя, всегда лучше перегнуть палку в эту сторону. Я оценил мужество человека, написавшего эти строки.

Нарвичский университет в Вермонте ежегодно устраивал летнюю русскую школу: усиленные занятия русским языком, немного литературы, немного страноведения. Обычно к школе пристегивалась конференция или круглый стол — приглашали русистов со всего света. На одно такое мероприятие — конференцию «Литература и власть» в 1992 году пригласили и меня.

Школа размещалась не в университете, а арендовала помещение по соседству (милях в ста) в военном училище — там в эту пору то ли каникулы, то ли у курсантов летняя практика. Так что я получил и некоторое представление об американском военном училище.

Место дивное: холмы, покрытые лесами, неподалеку очень красивый слюдяной распадок, множество белок и бурундуков, которые совершенно не боятся людей, большие лужайки, на которых непрестанно стрекочут машинки, подстригающие траву, там иногда, когда было жарко, проводили занятия. Безлюдно, машин мало. Почти весь этот городок или поселок, не знаю, как точно назвать, кроме нескольких десятков одноэтажных домов, выстроенных большей частью еще в девятнадцатом веке, но выглядящих как новенькие, занят училищем и его службами: учебные корпуса, общежитие — просторные комнаты для курсантов, каждая на двух человек, со всеми удобствами, телефоном (я жил в такой, правда, один), спортивный зал с бассейном, клуб с большим зрительным залом, библиотека, в которой в нескольких комнатах хранит свои книги и русская школа — там я отыскал кое-что мне прежде недоступное (при мне заканчивалось строительство новой, гораздо большей библиотеки), столовая с двумя вместительными залами — никаких очередей, никакой толкотни, а кормят просто на убой, так, как не снилось у нас, наверное, даже в академии Фрунзе, ешь, сколько хочешь (особенно нашего брата поражает немыслимое количество и разнообразие овощей и фруктов). Образцовый порядок — ни одного поломанного стула, ни одной перегоревшей лампочки, ни облупившейся краски, ни текущих кранов, ни специфического аромата столовки и отхожих мест — идеальная чистота. Нет, меньше всего это похоже на наши военные заведения, на казарму.