Все согласились на сие требование, и, когда солнце перекатилось гораздо за половину дневного пути своего, охотники выбрались из пустыни в дубраву.

Во время двухдневного их странствия по лесу ничего достопамятного ни в пропасти, ни в лесу не случилось.

Охотники набили великое множество двух- и четвероногой дичи и, между прочим, добыли две свиньи, что более всего их тешило. Охрим все это время от времени перекидывал в пустыню, а Харько подбирал и, как знал, приготовлял впрок. Наконец в условленное время витязи возвратились в свое жилище и другие два дня провели в еде, питье и спанье, дабы собраться с силами, нужными для побеждения пана Яцька и овладения его сокровищами. Наконец настал и пятый день, и сердца их затрепетали. От страха или радости? Они и сами не знали!

Надобно заметить, что у прозорливого Гаркуши не одна охота была поводом к выходу из пропасти. Охота сама по себе, но ему хотелось вместе с тем обстоятельно осмотреть хутор пана Яцька и его окрестности; хотел назначить место приступа самое удобное, дабы успех был несомнительнее. Посему на другой день после полдень, спрятав съестные припасы в заметном месте, приказал он Охриму выводить из лесу. Некоторые из товарищей осмелились возразить, что такое предприятие производить днем опасно; но Гаркуша с важностью отвечал, что если они будут бояться дневного света, то никогда не достигнут той великой цели, до которой предположил он достигнуть сам и довести всех их. Он присовокупил, что как обиды, деланные им и бесчисленному множеству подобных им несчастливцев, совершались и совершаются открыто, явно, то справедливость требует, чтобы и отмщение, или, лучше, мздовоздание, было так же — если не теперь, когда силы их еще слабы, то после, когда они укрепятся присоединением к ним храбрых людей, в которых недостатка не будет, — было открыто, явно — пред людьми и пред богом!

Никто не смел ему возражать, хотя ни один не чувствовал в себе той твердости, того огня, которые одушевляли атамана. Он в короткое время умел так приковать их к себе, к образу чувств своих и мыслей, — не знаю, можно ли так выражаться, — что они, хотя с трепетом, по одному мановению начальника готовы кидаться в огонь и в воду. Итак, Охрим, привеся к поясу полную баклагу и спрятав в торбу кое-что съестное, повел их по догадкам к выходу, и они часа через два или три увидели сквозь редкий березняк луг, поле и селение. Сим березняком пошли они в правую сторону, следуя рассказам Ивана, и в самом деле, прошед с небольшим пять верст, увидели хутор (без сомнения, пана Яцька), расположенный на холме, вокруг которого зеленели сады, а в долине протекала речка.

Солнце было еще очень высоко и жар весьма ощутителен, почему и без того утомленные пешеходы решились отдохнуть в тени. Они вошли подальше в лес и разлеглись на мягкой траве. Запас благоразумного Охрима весьма пригодился. Они довольно рассуждали о средствах, как удобнее пленить пана, и об употреблении богатства, которое, без сомнения, им достанется, как услышали невдалеке легкий шум, сопровождаемый тяжкими вздохами. Они протянули головы и увидели крестьянина, севшего под осиною весьма от них близко.

— Клянусь ангелом-хранителем, это Иван, базарный наш знакомец, — сказал Охрим тихо; Артамон подтвердил то уклонкою головы. — Посмотрим, что-то он тут делать будет!

Иван посидел молча и, повеся голову, полез за пазуху; вытащил изрядную флягу, осушил половину, не переводя духа, и опять задумался. Потом встал, вынул из кармана веревочные вожжи и полез на осину. Он прикрепил их к самому толстому суку, сделал порядочную петлю, спустился с дерева, сел, кончил расчет с флягою и, крепко вздохнувши, произнес следующие слова:

— Надобно признаться, что свет этот для нашего брата никуда не годится! Одно мученье, и — каждый день!

Посмотрю, каков-то другой! Если и он таков же, опять повешусь и пойду в третий и до тех пор буду вешаться, пока на котором-нибудь не сделаюсь паном! И в самой вещи — куда это годится? За всякую малость — пан бьет, жена бьет, сын и дочь матери помогают. Ах, как жаль, что не увижу исполнения последних моих желаний; а я очень уверен, что они исполнятся, ибо поп в селе не разговаривал, что завещание умирающего человека должно быть неотменно исполнено. Итак, желаю: чтоб пан Ядько CD всем семейством дочиста были ограблены: злее этой муки для них не придумаю. Далее: чтоб дом мой сгорел вместе с женою; чтоб сын сделался разбойником, перерезал бы шеи множеству панов, а после был пойман и предан в руки полиции, а там уже будут знать, что с ним сделать; чтоб дочь моя — чего бы пожелал сен негоднице? Чтоб дочь моя вышла замуж за ревнивого старика, который бы мучил ее лет десять каждую минуту и, наконец, ощипавши все волосы, ни одного не оставя, утопил бы или задушил ее! Вот последнее желание умирающего Ивана.

Сказав сии слова, Иван перекрестился, поклонился на восток солнца и вторично полез на осину.

— Этот человек, — сказал Гаркуша, — сверх нашего чаяния, нам весьма пригодится!

Он вскочил, все за ним и бросились к отчаянному. Увидя их, он так испугался, что свалился с дерева, зажмурил глаза и притаил дух. После узнали они, что он счел их за лесных чертей, пришедших за его душою. Немалого труда стоило им уверить его, что они люди, и барыша честного люди, и христиане, готовые оказать ему всякую помощь, только бы и он не отрекся сделать им с своей стороны некоторую услугу. Иван, ободренный их словами, согласился засесть с ними около баклаги и, проглотив добрый прием, развеселился и поведал следующее:

— Без сомнения, эти почтенные паны (указав на Артамона и Охрима) объявили уже вам, в каком положении оставили меня при входе в лес, когда увели мою лошадь.

Проснувшись, я долго не мог догадаться, вечер ли то был или утро. Видя множество крестьян, идущих в село для продажи лишних изделий, я утвердился на последней мысли. Встав, я почувствовал в пустом кармане тяжесть, опускаю руку и — вынимаю деньги. С великой радостью пересчитываю и, нашедши целый рубль, не знал, что с ним и делать. Я мало печалился, не видя своей лошади, и пошел прямо в село. Я думал один злотый оставить в шатре, а на четыре искупить все, что жена приказала. Опять нечистый дух наслал на меня соседа, под сбережением коего оставил я свою телегу. Коротко сказать: мы пробыли до ночи и — я започивал. Пробудясь, немало подивился, видя, что лежу на лубке — в сарае, — я задрожал, осмотревшись, — в сарае пана Яцька и прикован к стене железной цепью. Не успел я опомниться, как вошел ко мне сосед и самым печальным голосом поведал, что вчера, видя меня в плохом состоянии, не решился оставить на базаре, а взвалив на телегу, повез домой в хутор. Жена, вышедшая на стук за ворота, видя, что я на чужой телеге, что со мною нет ни денег, ни ожидаемых покупок, не пустила на двор, а потому он решился отвезти меня на двор панский, где я тотчас и был припрятан. Едва сосед вымолвил последние слова, как явился сам пан Ядько с другим моим соседом. Он начал расспрашивать о телеге, о лошади и о деньгах, вырученных за проданные снадобья. А как я отвечал, что черти меня соблазнили и я совсем не знаю, куда что делось, то он с умильным набожным видом отвечал:

— О друг мой! Ты теперь-то видишь, как грешно, как опасно связываться с нечистою силой. Я — из христианской любви — тебе открою, как можно ограждаться от наваждения бесовского!

Он дал знак, усердные соседи на меня бросились, в три мига разоблачили, оставя на ногах одни постолы, и по другому панскому знаку начали наделять батогами [68]. Я вертелся и кричал, пока был в силах кричать и вертеться, а лишась их, замолчал и лежал спокойно. Когда увидел пан, что я еле жив, велел перестать и сказал ласково:

— Ну, голубчик, ни на кого не пеняй, как на себя! До будущего утра ты останешься здесь в покое; но как в твоем положении отягощать желудок очень опасно, то не велю давать тебе ни куска хлеба; воды же получишь целое ведро, пей на здоровье, сколько хочешь!