Ибрагим. Я имею на сей предмет особенное повеление от его султанского величества. Когда найду тебя невинным, то вступлю во дворец твой как дружелюбный гость, в противном случае как преемник власти твоей.

Ассан (в удивлении). Меня невинным? Разве я обвинен пред моим повелителем?

Ибрагим. Не обвинен, но обвиняем во многочисленных преступлениях и, совещусь сказать, — в беззакониях!

Ассан. Клянусь всевышним и великим его пророком, что в совести своей не чувствую не только угрызения, но даже и беспокойства.

Ибрагим. От всего сердца желаю, чтоб то было справедливо! Прости, Ассан, что я делаюсь теперь твоим судиею.

Не думай, что я забыл время, когда под твоими знаменами сражался в Персии. Ты был тогда моим повелителем.

Ассан. Всякий обязан исполнять свою должность, повинуяся установленной власти. Исследуй дела мои, Ибрагим, и отошли в Стамбул пред трон или мое оправдание, или — мою голову.

Ибрагим. Да будет так! (Протягивает руку к близ стоящему чиновнику, который вручает ему парчовый пакет. Ибрагим раскрывает, вынимает бумагу, кладет на голову, потом целует с благоговением и громко произносит.) Катешериф его величества! (Все, сложа на груди руки, низко наклоняются; Ибрагим читает.) «Мы, султан Амурат, великий обладатель Востока, Запада и Юга, брат солнца и дядя луны, нашему паше Ибрагиму здравия. — Несносны, наконец, стали для нас жалобы обитателей Египта, в особенности же Великого Каира на Ассана-пашу, постановленного нами властелином над областию тою, вместе с Сириею и Палестиною. Сердце наше убеждается сострадать их стенаниям; рассудок хочет познать истину, ибо я человек и султан. Ибрагим-паша! отправься немедленно в Каир, собери на главной площади народ и духовенство совокупно; тщательно испытай деяния Ассама пред лицом неба и народа. Если он окажется виновен в нарушении повелений нашего величества, поколебав общее спокойствие, да разрешится вина его пред великим пророком и нами, наместником его на земле, — потерянием преступной главы своей.

Если же он признан будет невинным, да понесут казнь обвинители его, дерзнувшие — по безумию своему — оскорблять слух нашего величества жалобами несправедливыми.

Тебе, Ибрагим-паша, отдаю и меч гнева моего и щит пощады. Вручи и то и другое по заслугам».

(По прочтении катешсрифа он с обрядами, какие делал пред чтением, возвращает прежнему чиновнику. Ассан спокойно осматривает всех, наполняющих площадь.)

Ибрагим (величественно). Да исполнится воля великого пророка и его державного наместника на земле. — Приблизтесь сюда, главные из обвиняющих, — ты, муфтий Каира, ты, глава сантонов, и ты, санджак Али, представитель воинства и народа. Начните no-ряду ваши жалобы, не забывая, что слова ваши слышны будут великому пророку и Ибрагиму-паше, в руке коего и масличная ветвь и грозный меч. Муфтий! ты начнешь первый, произнеся клятву в справедливости слов твоих.

Муфтий. Если хотя одно слово, которое произнесу я пред лицом твоего великолепия, будет ложно, да обратятся на главу мою все бедствия мира сего; да отпадет седая брадя моя от подбородка, и длинные усы поднимутся вверх как у рыси; да померкнет зрение мое и не узрит более храма Меккского; да онемеет язык мой и не произнесет никогда святого имени Аллы; да оглушится слух мой и не услышит более ни одного слова из Алькорана; а что всего злее, да сойду я в могилу и предстану пред Магомета с неостриженными ногтями? Да…

Ибрагим. Довольно! приступим к делу.

Муфтий. Говорю, сказываю, утверждаю, что Ассан-паша есть великий еретик и безбожник, есть джиаур [39] заклятый.

Ассан. О Алла!

Ибрагим. Почему?

Муфтий. В пятигодичное его египетскою областью правление он не дал ни одного цехина на украшение этой мечети, в коей я состою первосвященником; ни одного апроса — на содержание кротких имамов.

Ибрагим (к Ассану). Правда?

Ассан. Совершенная истина! Но я видел, как и все вы видеть можете, что здешняя главная мечеть от щедрот величества и посильного приношения правоверных граждан великолепием своим едва ли уступает храму Меккскому.

Что же касается до имамов, то они по состоянию своему несравненно богаче меня. Как имамы, они всегда имеют даже излишнее, между тем как я, Ассан, паша Египта, Сирин и Палестины, нередко нуждаюсь по сану своему в необходимом.

Ибрагим (к стоящему позади его). Писец! запиши слова того и другого; а ты, Ассан, ответствуй муфтию.

Муфтий. Я докажу свидетелями, что ты иногда с друзьями своими пьешь проклятый напиток, вином называемый.

Ассан. Для поправления своего здоровья, часто изнемогающего под бременем трудов и забот; между тем, святый муфтий, ты, совсем никаких не зная, весьма часто имеешь нужду в нескольких имамах для воспрепятствования тебе свалиться с лошака своего. Толико-то сей проклятой напиток строптив против тебя!

Муфтий и имамы. Злоязычие! клевета!

Ибрагим. Тише!

Муфтий. Ты умышленный противник великого пророка!

Не ясно ли повелевает он, — что все, не исключая и меня, исполняют беспрекословно, — чтобы всякий из правоверных имел четырех жен? А ты всегда имел одну, и не прежде женивался на другой, как по смерти первой или по выдаче ее в замужество за кого-либо из приближеннейших твоих услужников.

Ассан. Жалею, что я великому муфтию Каира должен объяснять смысл закона пророкова! Не он ли сказал ясно: «Правоверные! всякий из вас да имеет четырех жен, если пристойно содержать их может!» А как я на свое состояние не надеялся, ю всегда доволен был одною.

Муфтий. Что мы слышим? О верх лицемерия! кто только поверит, чтобы паша Египта, богатейший и могущественнейший всех пашей высокой порты Оттоманской, не в состоянии был содержать более одной жены, когда он содержит огромный придворный штат и целую армию?

Ассан. Ты, муфтий, все еще меня не понимаешь. Содержать двор и армию благопристойно совсем другое, чем содержать благопристойно жену. Впрочем, это ни до кого не относится. Святый пророк позволяет иметь четырех жен, а не принуждает к тому. Короче: я хочу иметь одну, и — этого довольно.

Муфтий. Вот что значит путешествовать по землям христианским; вот что значит напитаться учением проклятых джиауров!

Ибрагим. Муфтий! не имеешь ли ты сказать что-нибудь подельнее?

Муфтий. О Алла! Муфтий — первенствующий в целом Египте — говорит не дельное? Ибрагим! неужели и ты…

Ибрагим. Все ли ты кончил?

Муфтий. Нет! самое важное злодейство открываю теперь пред всеми и уверен, что вы затрепещете. Внемлите и ужасайтесь! — Около полугода назад посетил меня сын друга моего, одного из набабов [40] индейских. Он путешествовал не под своим именем, и потому имел при себе двух служителей и молодую любовницу в мужеском платье. Правда, юная индиянка была прелестна, но мне какая до того нужда? однако ж, слушая внушения сердечного, я восхотел поклонницу идолов приобщить к сонму православных. На сей конец я нашел случай начать с нею о том беседу, но едва хотел распространиться в таинственных переговорах, как она подняла ужасный вопль. Молодой набаб мгновенно явился и был столь строптив, что грозил заколоть меня, если тотчас не отпущу его с Наиною и служителями. Я склонился; он взял свою язычницу за руку и вышел из комнаты, а там и со двора; служители с пожитками за ними последовали. Ревность моя к распространению веры пророка от того не охладела. Как скоро узнал я место их пребывания, то набаб и оба его служителя умерли достойною смертию в гостинице под знаком Золотых ушей, в чем вспомоществовал мне содержатель гостиницы, смиренномудрый Гадир.

Узнав о сем происшествии, я поспешил достигнуть его жилища и приказал служителям своим полумертвую индиянку отнесть в сераль мой, а трупы нечестивых язычников повергнуть в Нил на съедение крокодилам или кто захочет ими полакомиться, ибо пророк именно сказал: «Правоверные! не щадите ни живых, ни мертвых идолопоклонников!» — Когда Наина, после приложенных трудов, время ot времени более и более успокаивалась, я с своей стороны более и более распалялся желанием сделать ее правоверною.