Розана. Да вы, сударь, причудливы! хотите умной и пригожей жены, да еще и политика.

Милон. A propos! если вы, г-н Руперт, желаете быть совершенно счастливы женою, то у меня такой клад есть на примете. Тетушка моего дядюшки Ульрика фон Нессельвальд близка уже к сотому году и невинна, как горлица. Не упускайте случая! я ручаюсь, что она совершенно знает политику.

Руперт. Точная правда, что нашему делу конца не будет!

Милон. Сию минуту! дядюшке хочется невесту свою повеселить несколькими брильянтовыми безделушками, до которых она смертельная охотница.

Руперт. Кто из женщин не такова! надеюсь, что мы скоро поладим.

Милон. Ни больше, ни меньше, он на эту шалость назначил издержать до 50 тысяч рублей, и мне, как знающему таким вещам моду, поручил исполнение. Итак, я кончу разговор вопросом: есть ли у вас на такую сумму вещей, или нет?

Руперт. Как не быть! вам, видно, не дураки на меня указали. У многих ювелиров бывает премного вещей, а весьма не много своих, и все продают по комиссии; я же напротив. Только предуведомляю, что в долг не даю никому и ничего.

Милон. Одною рукою будете отдавать вещи, а другою принимать деньги.

Руперт. Это мне очень нравится. Что же да что нужно?

Милон. Сей час. Вот у меня и роспись за подписанием дядюшки. (Вынимает бумагу.) Табакерка от 5 до 10 тысяч рублей.

Руперт. Есть! по совести отдать можно за 8 тысяч; самого последнего фасону!

Милон. Две пары серег самой высокой воды и работы; с полдюжины перстней, две или три пары браслетов, головной убор, — словом — чтобы все не превышало 50 тысяч рублей.

Руперт. Все есть, все есть, и самое лучшее. Вам как будто сказывал такой человек, который хорошо знает ящики в моем шкапе.

Милон. Мне сказали самые верные люди. Вот вам записка; потрудитесь отыскать вещи, уложить, — и отправимся вместе, к барону.

Руперт. Это можно бы и тут кончить. Вы возьмете мои вещи, а мне отдадите деньги.

Милон. Помилуйте! если бы я покупал для себя, так можно бы вдруг решить такую безделицу. Но между высокоурожденными лицами этого не водится. Легко станется, что какая-либо вещица не понравится и надобно будет заменить другою. Впрочем, если вы так тяжелы на ногу и не хотите идти со мною, то я пойду к другому мастеру, хотя наверное знаю, что нигде не найду вдруг всех надобных мне вещей.

Руперт. Постойте, постойте! так и быть; я иду с вами.

Вы говорите, что г-н барон живет недалеко?

Милон. Близехонько! только что не видать!

Руперт. Хорошо! да и мне укладывать недолго. Пойдем, Розина, в мой кабинет; ты мне поможешь.

Розина (в сторону). Нечего делать! не знаю, чем отговориться… (Уходит с Рупертом.)

Милон. Слава богу! начало пошло порядочно. Ах, как бы я был счастлив, если б и конец был так же удачен! да, чуть второпях и не забыл. Вот ключ, сделанный по данному мне тобою слепку.

Берта. Вы, кажется, пускаетесь наудалую. Откудова взялся у вас дядя барон, когда вы, кроме бедного жалованья да заржавелой шпаги, с позволения сказать, ничего не имеете.

Милон. О самом важном имуществе моем ты забыла, то есть об уме гибком, оборотливом. С ним недолго попасть в родство и с князем; надобно только после уметь поддержать себя. Словом, этот день, а более ночь, будут решительны, и как скоро в 12 часов вечера меня у вас не будет, то знайте, что я попался в тенеты, а оттудова весьма не скоро выдерусь, а если и удастся, то непременно должен буду переменить место службы и ехать для добычи серебра и золота на китайские границы.

Берта. Поэтому вы затеяли неладное дело! я боюсь, чтобы и нас, бедных, не запутали. Руперт богат и легко с племянницей откупится, а меня, сердечную, не заставили бы сотовариществовать вам в путешествии.

Милон. Ничего не бойся! если мне будет удача, то мы все трое счастливы; а если плохо, то одному мне. Да вот и г-н Руперт с вещами.

Руперт. Ну, сударь, я готов; а чтобы вы и впредь в случае подобных покупок не забыли моей квартиры, то прошу для памяти принять эту золотую табакерку.

Милон. Очень хорошо. Хотя у меня подобного вздору пропасть, но для вас не отрекаюсь принять и этот. Ба! да она и с табаком! (Нюхает, чихает, выхватывает носовой платок, из которого выпадает старая тавлинка. Милон схватывает ее, прячет в карман. Все в недоумении.)

Руперт. Это, конечно, у вас редкий антик?

Милон. Да такая, сударь, редкость, которой не отдам за пять, за десять, — куда! — ни за сто тысяч рублей.

Руперт. Да это, кажется, вещь самая простая.

Милон. Какая надобность! ведь у вас в руках простая салфетка: возьмите за нее, разумеется, как она теперь есть, десять тысяч. (Хватается за карман. Розина и Берта, усмехнувшись, отходят к окну.)

Руперт. Слуга покорный!

Милон. То-то же и есть! Почему вы знаете, что хранится во внутренности моего антика? Я охотно бы и теперь показал, но это нас задержит. Думаю, дядюшка давно ждет. Ахти! постойте на минуту! я так этими свадебными хлопотами расстроен, что чуть было не забыл об одном обстоятельстве уведомить. Дядюшка мой, будучи еще лет пятидесяти, страстно влюбился — отгадайте, в кого или во что? а политику это бы знать надобно!

Руперт. В красивую девицу, думаю.

Милон. Нет!

Руперт. Ну, ин во вдову; мне все равно.

Милон. Вам, а не мне! он влюбился — в медицину! ась?

Как не разумел в ней ничего, то нанял двух докторов, которые терзали его уроками целые пять лет и довели почти до сумасшествия. Он прогнал медиков, награди щедро позатыльщинами, и плюнул на медицину. Однако она и до сих пор, как верная любовница, его не оставляет. На дядюшку по временам находит дурь, и он точно считает себя великим доктором. Тогда не только слуги, но и мы, ближние родственники, боимся напомянуть о его баронстве. Впрочем, эта шаль скоро проходит, и он первый смеется над своим дурачеством.

Руперт. А мне какая надобность? Я покудова останусь в передней, а вы забежите узнать, кто он тогда будет: барон или ооктор. Как бишь его милость величают?

Милон. Барон фон дер Аффенберг. Вы не забудете; ибо стоит только взглянуть на его лицеизображение, то сей час представится вам самая пригожая обезьяна.

Руперт. Теперь, кажется, все в порядке. Идемте! ступайте вперед, а мне нужно кое-что шепнуть моим девкам.

Милон. До свиданья, сударыня! (Уходит.)

Руперт. Ну, оставайтесь с богом! я ни за что не покинул бы тебя одну, Розина, с этою плутовкой, но меня утешает то, что вы будете за замком и на самое короткое время.

(Уходит и снаружи замыкает дверь.)

Берта. Что скажете, сударыня! каков показался вам сегодня Милон?

Розина. Я его совсем не поняла, так он чересчур замысловат. Не говорил ли он тебе чего-нибудь пояснее?

Берта. Очень довольно; однако прежде прочтите письмецо, которое умел он вручить вам.

Розина. Изволь! оно самое недлинное. (Читает.) «Милая Розина! сегодня около полуночи я надеюсь быть к вам, и — что бог даст!» — вот и все. Я несколько догадываюсь о его намерении. Вероятно, пользуясь темнотою вечера, заведет бедного старика на край города, кинет, поспешит сюда, помощию поддельного ключа будет впущен и… Но что пользы? Стоит ли один час свидания, чтоб отваживать слишком много? Беда, если дядюшка здесь его застанет.

Комната доктора Симона Аффенберга.

На столе стоят две свечи; книга и тетради разбросаны в беспорядке. Он сидит в креслах со стаканом в руке.

Доктор. Надобно признаться, что Броунова система едва ли не лучше всех прочих; ибо пунш и подлинно преизящный напиток. Недаром один немец сказал в похвалу ему прекрасную речь. Какие превосходные производит он действия основанные на разуме истинной философии!

Слуга (входит с Миланом). Вот г-н барон фон дер Лохенкрет.

Доктор. Добро пожаловать. Что ваш больной?

Милон. К несчастию, не лучше прежнего. Он теперь только и бредит о брильянтах, а кто настоящим именем назовет его — графом фон Думдумом, он пуще бесится. Хотя в брильянтах знает он толку не более камчадала, однако величает себя первым ювелиром в столице; словом, если и вы при всем искусстве не возвратите ему прежнего рассудка, то вся надежда пропала!