Давно уже царствовало спокойствие и радость в престольном граде Киевом; веселие роскошно обитало в палатах князя Владимира; упоение пиршеств блистало во взорах княжеских и всех вельмож и витязей двора его. С появления Зимцерлы румяной до восхода звезды вечерней народ и воинство воспевали песни мирные; князь ласково угощал каждого во дворе своем; витязи безоружны. Казалось, небо возжелало осчастливить народ, крепкий и твердый во бранях грозных, и мудрого повелителя их, неутомимого во дни невзгод военных, неподражаемого в часы веселия роскошного.

Вероломные греки обратили пасмурные взоры свои к светлому небу российскому, и черные души их наполнились завистью ядовитою, — они восстенали, зря счастье чуждое.

«Веселится грабитель богатств наших, — вещали повелители града Константинова. — Злато наше блистает в его чертогах; тканьми нашими украшает он стены теремов своих, и нашими перлами — камнями богатой Индии — освещает он любимиц своих бесчисленных. Пойдем наказать жестокого, пока не возбудился он от упоений роскоши, пока орды его послушников, рассеянные по долинам мирным, поют песни любовные!»

Вещал кесарь, — и полки греческие, подобно вранам хищным, стекаются под знамена вероломного рушителя слова своего царского, условий мира долговечного.

Тогда один от среды старейшин совета великого вещал:

«Не тако, повелитель, надлежит нам вести войну с Владимиром. Не рать его бесчисленная устрашала полки наши — его витязи, подобные столбам адамантовым, всегда были препоною победе. Опыты битв протекших уверят в сем тебя, твое воинство и мир подсолнечный. Доколе они окружают Владимира, нет в свете ему поборника. Отнимем прежде от него сию ограду крепкую, и тогда богатства российские отягчат твоих воинов; злато и камни самоцветные воссияют в твоих чертогах».

«Но кто отнимет у Владимира избранных друзей его?» — вещал коварный повелитель.

«Сила воинства великого сего не сделает, — ответствовал советник, — но душа князя Владимира тебе открыта. Подобно древнему Соломону, возлюбил он мудрость и блеск прелестей женских; непобедимый во бранях, теряет силу свою и мочь великую в объятиях теремов своих. Витязи его — ему последуют. Сим оружием нападем прежде на двор княжеский, — и пока не пробудился князь от сна, его упоевающего, отвлечем от него друзей преданных, и обезоруженный от богатырей своих, будет умолять о мире и помиловании!»

Речь сия понравилась. Собрался совет мудрейших и определил решительно отослать ко двору Киевскому опаснейшую из дев греческих, прекраснейшую солнца весеннего, коварнейшую самого ада, отослать Ирену, первую любимицу кесаря.

Она отправилась со свитою малолюдною. Прелести, коварство — струились по следам ее.

Веселый Владимир не предвидел сего нового перуна, готового пасть на двор его из рук прелестной обольстительницы. Беспечно угощал он друзей своих и незнаемых: как вдруг, в один прекрасный день, узрели они — вдали Киева, на изумрудной долине, омываемой ручьями, подле рощь пленительных, — узрели они шатры белольняные, и в средине их один, с блестящею золотой главицей.

«Теки, Папаевич! — вещал Владимир одному из друзей своих. — Иди в стан пришельца иноземного; познай вину его пришествия на землю Русскую. Если он жаждет единоборства, — здесь есть витязи неробкие. Если ищет веселия, — палаты мои отверзты, и столы мои дубовые отягчены яствами и питием сладким».

Папаевич потек и вскоре возвратился! Кто опишет приятное изумление Владимира и его витязей?

Ирена, — не было в мире ничего ей подобного, — Ирена, в светло-голубой одежде, усеянной цветами златыми, медленными стопами шла во след витязю, в чертог пиршества. Таково течение месяца, когда он на светлом небе, окруженный звездами кроткими, смотрится в тихие струи днепровские.

Восшумели витязи; молнии засверкали во взорах каждого; пурпур разлился по ланитам их, и широкие груди роскошно волновались.

«Великий повелитель народа великого! — вещала Ирена, преклонив робкие взоры свои. — Не единоборства ищу я в областях твоих! Слава твоего имени и друзей твоих привлекла сюда стопы мои; я пришла увериться, справедлив ли слух о ласковом князе Владимире, когда он, забыв битвы кровавые, покоится мирно в своих чертогах?»

Владимир с кротостию подал ей руку свою, и уже неравнодушные витязи бросали на нее влюбленные взоры свои.

Добрыня, Рогдай, Папаевич, Бурновей и многие не столь знаменитые, казалось, читали во взорах один другого: «Она моя, хотя бы должно сразиться с целою вселенною!» — тако коварная прелесть эта мгновенно окружила их сетями цветочными. Один мудрый Велесил оставался дик и пасмурен. Казалось, присутствие прелестей гречанки умножало суровость его непобедимую.

Прошло тридесять дней пребывания ее на земле Киевской, и витязи непрестанно становились влюбленнее. Всякий из них мнил преимущественно ей понравиться, но красавица упорствовала объявить имя своего победителя.

«Вы все открыли мне любовь свою, — рекла она в один день кругу витязей, — прежде нежели изберу кого-либо себе повелителем, хощу опытов любви его. Завтра, с появлением зари утренней, сниму я шатры свои белые. Хощу видеть области других княжеств, Киеву сопредельных. Кто из вас будет моим путеводителем?»

«Я хощу быть им!» — разлилось со всех сторон.

Витязи взглянули друг на друга с негодованием, и впервые братская дружба их склонилась к расторжению.

Смертоносная ревность начала точить сердца бесстрашные, и ненависть взаимная обнаружилась. Владимир вздохнул и удалился.

На утрие, едва небо киевское озарилось румянцем, уже не видно было блестящих шатров гостьи вероломной. Ирена, на гордом коне своем, удалялась от Киева. Сонм русских витязей в безмолвии окружал ее.

Осиротел Владимир в пространном дворе своем; грусть жестокая теснила доброе сердце княжеское.

«Таково — вещал он, обратясь к Велесилу (он один только не оставил его), — таково, Велесил, сердце человеческое! Они оставили друга и благодетеля и устремились за бренными красами прелестницы».

Он обнял друга, и слезы скорби появились на глазах мужа кроткого.

Уже месяц совершил полное течение свое по небу российскому и никто не мог возвестить ясно, что сталось с его витязями Одни слухи народные возвещали, что они с повелительницею своею направили путь к Чернигову.

Ежедневно Владимир угощал по-прежнему своих и чужеземцев, но взоры его были пасмурны, и тень горести носилась постоянно по челу его.

Мгновенно является гонец с пределов областей Русских; пыль и пот покрывали вестника; взоры его предвещали невзгоды военные.

«Повелитель! — вещал он князю. — Греки с многочисленным ополчением вторглись в пределы земли Русской. Мечи их поядают твоих подданных; огнь вражеский истребляет жилища наши и храмы богов бессмертных».

«Накажем вероломных!» — рек Владимир, и по звуку трубы военной начали собираться ратники к чертогам княжеским. Там, у крыльца кедрового, развевались знамена войны кроволитной.

«Понимаю хитрость коварных греков, — вещал Велесил. — Теки, князь, с твоими тысячами! Я устремлюсь искать неблагодарных друзей твоих, найду их и возвращу тебе — к ужасу греков клятвопреступников!»

Князь с воинством устремился к пределам страны своей; Велесил с оруженосцем к Чернигову, склонясь на слухи народные.

Три дня провел он в поле; в четвертый узрел стены Чернигова и на берегу Десны кроткой, на улыбающихся долинах шатры Иренины.

Кто изобразит недоумение его? Он зрит: на шелковых златотканых коврах возлежит Ирена, в полном блеске красоты своей. В некоем отдалении стоят витязи, вооруженные доспехами, с обнаженными мечами. Кони их оседланы, и оруженосцы подняли копья для вручения их богатырям своим.

Смутились витязи преступные, узрев прибытие мудрого Велесила.

«Что значит намерение ваше? — вопросил он. — Я зрю приготовление к единоборству!»

«Ты прав, — ответствовал Добрыня с некиим смятением, — вскоре увидишь ты кровавые единоборства между витязей русских. Прелестная Ирена, всеми равно обожаемая, решила сего утра участь нашу. Тому отдает она сердце свое, кто явится его достойнейшим. Победитель соперников будет обладателем ее прелестей».