— Что ж, меня еще никогда так приятно не удивляли. Каррер… конечно, без сомнений, я буду нем как рыба. Пойдемте, пойдемте…

Мистер Смит ведет их в маленький, тесный, обшитый панелями офис в конце здания с закопченным потолочным светильником. Клерк, заканчивающий какое-то письмо, протискивается в дверь, чтобы освободить для них место.

— Тысяча извинений, если в первые минуты нашего знакомства я был, так сказать, нелюбезен, но я просто не мог вообразить, о чем пойдет речь. Никогда бы не подумал, что меня дожидается один из моих самых ценных авторов. Дорогая моя мисс Бронте, мисс Энн, вам следовало предупредить меня письмом. Тогда я смог бы организовать более подходящий прием.

— Все это делалось в спешке, — говорит Шарлотта, — и в ответ на ваше письмо о негодяе мистере Ньюби и его шокирующих лживых заявлениях. (Да, Энн, он действительно негодяй.) Как видите, мы не один человек. Каррер, Эллис и Эктон Беллы — это три сестры. Эллис — это наша сестра Эмили, которая… — Энн предостерегающе наступает Шарлотте на ногу. — В общем, Эллис хочет сохранить анонимность. Как и все мы… — «Нет, — думает Энн, — ты не хочешь, Шарлотта, даже если сама едва ли это осознаешь». — Но мы не собираемся ради этого становиться жертвами мошенничества или, что еще хуже, навлекать на себя подозрение в заговоре с мошенником.

— Я писала мистеру Ньюби, — вступает в разговор Энн, удивляясь спокойному звучанию собственного голоса, — настаивая, чтобы он прекратил прибегать к обманным заявлениям в рекламе моей книги, но ответа не получила.

— Ах. Я, конечно, не могу комментировать профессиональные стандарты коллег-издателей, но могу сказать, что ваши слова не являются для меня полной неожиданностью, — отвечает мистер Смит с сухой насмешкой. — Но полно, давайте пока оставим эту неприятную тему. Позвольте еще раз выразить, как безгранично я рад наконец-то встретиться с вами. Очевидно, что до сих пор вы предпочитали избегать взглядов общества, — однако смею ли я надеяться, что этот визит знаменует перемену вашего мнения? В крайнем случае позвольте хотя бы представить вас мистеру Уильямсу — нашему рецензенту. Тому, кто первым побудил меня к напечатанию «Джен Эйр»…

Мистер Уильямс, усатый, худощавый, гораздо старше своего работодателя, настолько же изнурен и неуверен, насколько мистер Смит свеж и решителен. Однако он искренне рад встретиться с господами Беллами, ибо это для него честь. Мистер Уильямс слушает их сбивчивый рассказ о своих книгах и своей жизни с какой-то робкой жадностью, которая заставляет Энн осознать… В общем, заставляет осознать истинное, настоящее, не Гондал: они — известные авторы. И в этот миг кажется, будто все те тысячи людей, о которых она думала в поезде, выходят из домов, распахивают окна, оборачиваются на улицах, чтобы с любопытством взглянуть на них.

Страшно. Невыносимо ли это? Наверное, нет. Нужно только наблюдать за Шарлоттой и смотреть, как делает она.

— Но позвольте, будучи в Лондоне, вы просто не имеете права, да-да, не имеете права пропустить выставку Королевской академии. Кроме того, Оперный театр…

— Право же, сударь, мы намеревались пробыть здесь ровно столько, сколько необходимо, чтобы встретиться с вами и мистером Ньюби по нашему делу, и сразу же вернуться домой.

— Ах, но, мисс Бронте, раз уж вы здесь, позвольте хотя бы представить мою мать и сестер. Мне не будет прощения, если они узнают, что упустили шанс познакомиться с Беллами. И не только они: есть множество других, поверьте, в особенности мистер Теккерей, который пришел бы в восторг при мысли увидеться с вами. Доверьтесь мне, это можно устроить, соблюдая определенную степень инкогнито…

«Инкогнито не может быть определенной степени, — думает Энн, — это абсолютное понятие». Впрочем, ничего страшного. Наблюдай за Шарлоттой, которая сидит на краешке стула, прикрывает рот рукой, пытливо и с сомнением вглядывается в красивое, чисто выбритое лицо мистера Джорджа Смита.

Глажение. Хотя и свежевыстиранная, одежда всех домочадцев, замечает Эмили, по-разному пахнет, когда ее гладишь. У папиных рубашек колючий уличный запах. Одежда Брэнуэлла пахнет как-то грустно.

Интересно, думает Эмили, что сейчас делают Шарлотта и Энн? Потом одергивает себя: она не хочет интересоваться. Она не хочет уделять внимания тому, что они сделали. Пускай. Это далеко от чарующих волн белых простыней и утюга, который скользит по ним, точно пароход.

Суббота. Папа приглашает мистера Николса выпить с ним чаю и, поскольку Эмили как раз проходит мимо с охапкой стираного белья в руках, распространяет приглашение и на нее. Она соглашается, хотя вполне могла бы обойтись. Мистер Николс по-своему очень хороший человек, но Эмили нечего ему сказать. К счастью, им с папой многое нужно обсудить. Папа просто-таки светится от хорошего настроения.

— Ваши труды пропадут зря, сударь, ибо традиции Хоуорта неимоверно живучи. О, я восхищаюсь вами и полностью одобряю, но сам не стал бы тратить времени на препирательства с той прачкой.

— Я надеюсь заставить их осознать, что они делают, — угрюмо произносит мистер Николс. Черные волосы, брови, глаза, да еще черное одеяние священника на нем — слишком много черного; доза мистера Николса очень сильна, ему нужная какая-нибудь примесь. — Да, развешивая белье на могилах, они никому не вредят. Но в этом есть неуважение. Ах, мертвые не могут об этом знать, отвечают они. Но живые могут, живые всех возрастов и классов видят это и, должно быть, заключают, что нам нет дела до мертвых, раз мы такое допускаем. — Мистер Николс говорит с догматическим ритмом в голосе и вдруг, по-видимому, осознает это; он принимается неловко и шумно размешивать чай, смотрит на Эмили — или, точнее, бросает мимолетный взгляд на нее, а потом по обе стороны от ее кресла. — Мисс Бронте нет дома?

— Да, сударь, — говорит папа, все еще сияя, — уехала… в гости; вместе с Энн. Я ожидаю их возвращения через день-два.

Взгляд мистера Николса ускользает. И Эмили думает: «Ты не спрашивал про Энн. Тебе не было интересно, где она. Ах. Неужели?» Она быстро перебирает в памяти, как мистер Николс ведет себя в присутствии Шарлотты, как молниеносно он подскакивает с кресла, открывает двери… Ах. На миг Эмили почти становится жаль его — жаль размаха его ошибки. Будь у нее возможность поговорить с ним, она сказала бы: «Бесполезно, мистер Николс. Вы слишком близко. Мы, Бронте, не можем любить тех, кто близко. С нами только у недосягаемого есть шанс».

— Боюсь, всего лишь «Цирюльник», — говорит мистер Смит, когда они поднимаются по лестнице Королевской оперы. Такая широкая, думает Шарлотта, по ней можно на повозке спускаться. Она никогда не представляла, что лестница может быть настолько широкой. Ей видится архитектор, проектирующий лестницу, и человек, просматривающий наброски чертежей и спрашивающий: «Разве возможно построить такую широкую лестницу и зачем это нужно?» Мистер Смит галантно взял Шарлотту и Энн под руки. Такой он человек, хотя сестры, безусловно, выглядят тускло и неуместно в своих убогих дневных туалетах. Одна блистательная, усыпанная драгоценностями леди уже остановилась, чтобы поглазеть на незнакомок, осмотреть их с головы до ног. По обе стороны от гостий порхают вежливые сестры Смит, сверкая обнаженными припудренными плечами.

— Прошу прощения, какой цирюльник?

Мистер Смит облизывает губы.

— Простите, я не объяснил. Сегодня дают «Севильского цирюльника» Россини, оперу, которую некоторые считают уже приевшейся. О, добрый вечер, здравствуйте! Позвольте представить, мисс Браун, мисс Энн Браун. Спасибо, отлично. — Их инкогнито: Шарлотта настояла на нем отчасти из-за Эмили. — Все эти фальшивые имена, мисс Бронте, — боюсь, вы скоро не вспомните, кем являетесь на самом деле.

Шарлотта оглядывается по сторонам, когда они входят в ложу: огромное скопление светских людей. Так много, их никак не узнать. Она смотрит на красивого внимательного мужчину рядом с собой, вспоминает или напоминает себе, почему он внимателен, и качает головой.