Энн с нетерпением ждала визита Элен.

— Я только очень надеюсь, что здесь ее не будут донимать сквозняки. У нас так ветрено. Ты ведь говорила, что Райдинги весьма надежно укрыты?

— Ах, она знает, чего ожидать, — ответила Шарлотта, заметив, какую кривую улыбку вызвали у Эмили эти мелкие тревоги. Но лишь гораздо позже, когда они укладывались спать, Эмили выплеснула это наружу.

— Надеюсь, — сказала она, забрасывая на кровать свои длинные ноги и руки, — что твоя подруга вообще ничего особенного не ожидает.

Такова манера Эмили. Она могла вдруг ответить на вопрос или закончить предложение, которое начали несколько часов назад, словно ее разум жил по другим часам, отличным от остальных. Шарлотта лежала рядом с сестрой и боролась со знанием, что, если у нее и были дурные предчувствия по поводу визита Элен, они касались Эмили.

Дело не в сумасбродных причудах, хотя было бы неплохо, если бы Эмили оставила привычку делиться утренней овсянкой с Хапугой, своим жутким терьером. Назовем их социальными помарками или, скорее, пробелами, которых Шарлотта не замечала, пока безвыездно жила дома. К примеру, их беседы. В Райдингах Шарлотте казалось, что ее молчаливость бросается в глаза. Она страдала от этого до тех пор, пока не осознала, что для непрерывного продолжения разговора требуется очень мало. Едва поднявшись с кровати, чтобы задуть последнюю свечу, вся родня принималась играть в словесную «веревочку»^[26]. Если Мерси Нюссей замечала в саду трех сорок, она должна была рассказать об этом Саре, а Саре, в свою очередь, предстояло сообщить об этом Ричарду. Потом они будут вспоминать, что это означало в старой считалочке, призовут на помощь миссис Нюссей, и та выразит уверенность, что это означает «мальчик», что странно, поскольку Мерси убеждена, что это «золото», но в маминой правоте не сомневается — просто это странно, потому что она думала, что это «золото», разве нет? И Джордж соглашается, что это странно, определенно странно… Самое же главное в этих разговорах, что в них не вкладывают ни эмоций, ни веса, ни особого смысла. Брат Элен, Генри, который вернулся из Кембриджа и готовился принять духовный сан, достиг в этой игре самых выдающихся успехов. Входя в комнату, он уже говорил: «Ну-ну, гм, гм, так вот», — причем говорил так, будто это абсолютно уместно и свежо. Даже после сытного обеда он все еще неутомимо громыхал нескончаемыми «безусловно» и «совершенно верно». Как будто молчание было наготой и каждая секунда, приличия ради, должна была прикрываться словом.

Но Эмили не признавала подобных императивов. Она могла не разговаривать часами. В мире Райдингов это могло быть признаком обыкновенной застенчивости, что само по себе не плохо, как созвучие с надлежащей девичьей скромностью. Но Шарлотта знала, что с Эмили все иначе. Подобно позеру, застенчивый человек придает огромное значение тому, что о нем думают другие (о, как это знакомо Шарлотте). Эмили было абсолютно все равно. И когда Элен все-таки приехала в гости, Эмили упорно ни в чем себе не изменяла. К счастью, Элен была слишком хорошо воспитанна, чтобы отреагировать, когда весь первый день ее визита Эмили провела, вглядываясь в средней дальности пустоту и отвечая на робкие любезности лишь кивками и своего рода четверть-улыбкой, как толерантный человек отвечает на бормотание пьяного.

И очень характерно для Эмили, что в конце концов она прониклась к Элен теплыми чувствами. Тем вечером, перед сном, она повернулась к Шарлотте, словно ей в голову внезапно пришла какая-то мысль, и спросила:

— Твоя подруга когда-нибудь говорит чепуху? Ты знаешь, о чем я, — настоящую чепуху.

— Нет, — искренне ответила Шарлотта, которую во все стороны дергали разные привязанности.

— Я так и думала, — решительно произнесла Эмили. И на следующий день, когда все они отправились бродить по вересковым болотам, Эмили помогала Элен выбирать самую ровную дорожку, а когда они переходили через ручей, заботилась, чтобы той было куда поставить ногу, что редко делалось для близорукой и нерасторопной Шарлотты.

И Шарлотту, вновь раздираемую привязанностями, живо интересовало, как все это поймет Элен. Что ж, таковы все мы: принимайте как есть, сказала бы Тэбби. С другой стороны, когда Элен наткнулась на одну из тайных рукописей Шарлотты (они тайные? ну да, вот вам и доказательство) и спросила, что это, та поспешно убрала бумаги с глаз долой и сказала, что так, ничего особенного. И папа — учтиво, но с присущим ему жестким, как орех, юмором — попотчевал Элен за завтраком мрачной историей об одном из своих прихожан, предупредив: «О покойном, моя дорогая мисс Нюссей, как вы вскоре поймете». Вдова продержала его тело в комнате наверху целую неделю и только потом сообщила о смерти. «У несчастной часто возникали поводы жаловаться на праздность мужа и его нежелание трудиться, а потому, хотя было очевидно, что фатальный удар наконец поразил его, женщина все равно хотела, выражаясь ее собственным народным слогом, “убедиться, что он не прикидывается”». А потом, когда они гуляли по пустошам и Энн с гордостью сказала: «Это место мы называем Встречей вод», — Шарлотта, к своему беспокойству, почувствовала, что смотрит сквозь две разные призмы. Да, оно так называется, это огромный остров в море их жизней, где говорилось о великом и незабываемом. С другой стороны, это всего лишь — как наверняка представляется Элен — место слияния парочки болотных ручейков, усыпанное пластинчатыми камнями и выделяющееся на фоне широкой полосы бесцветного торфа. Значит, все зависит от того, как ты это воспринимаешь? А что же тогда реально?

Когда визит Элен подходил к концу, молодежь вырвалась на экскурсию. Каждый в буквальном смысле бросил в шляпу денег, в шляпу Брэнуэлла («Много не покажется, — поддразнила Шарлотта, — потому что у тебя очень большая голова»), и обнаружилось, что этого хватит на поездку в Болтонское аббатство в фаэтоне^[27], или в том, что хоуортский извозчичий двор имел удовольствие называть фаэтоном. По крайней мере, он ехал на колесах; кроме того, появление прогулочного транспортного средства в будничном Хоуорте, где нормальным уличным движением считались вьючные обозы на мулах, оказалось достаточно лакомой приманкой, заставившей людей выйти за ворота и глазеть. Однако не более чем глазеть: никто не помахал им рукой и не поздоровался, разве только кривошеий мистер Гринвуд, продавец канцелярских товаров, признав своих лучших покупателей, поприветствовал их. «Интересно, — подумала Шарлотта, — Элен тоже это заметила?» Вскоре, однако, Брэнуэлл принял на себя оживленную заботу об увеселении Элен и чуть не вываливался из коляски, чтобы указать девушке на красоты пейзажа.

— Посмотрите сюда, мисс Нюссей, молю вас, бросьте взгляд, как говорят французы, — и вы узрите замок Скиптон. Здесь жила леди Анна Клиффорд, домашним учителем которой был поэт Самуэль Даниель, а ведь он считается одним из великолепнейших поэтов славной елизаветинской эпохи. Только послушайте: «Сон-чародей, сын Ночи вороной и Смерти брат, в молчанье тьмы рожденный…» Ну, если у вас от этого не встают дыбом волосы на руках, свои руки я навеки умываю… Энн, что означает этот чопорный взгляд? Не согласна, что у леди растут на руках волосы? Однако же это неоспоримый факт, какими бы тоненькими и светлыми они ни были. А их непроизвольное поднятие — единственный надежный проводник в оценке стихотворной строки.

Элен, как казалось Шарлотте, немного поддалась очарованию Брэнуэлла, что вызвало целый рой тревожных мыслей, ибо, в конечном счете, это Брэнуэлл, ее брат… Позже, когда они заехали позавтракать в гостиницу «Девоншир армс» в Китли, чудесное настроение Брэнуэлла на какое-то время порядком испортили. Некий джентльмен, выехавший на охоту, такой весь из себя, с короткими баками и в полосатом жилете, подозвал друга, чтобы вдоволь посвистеть и посмеяться над обветшалым экипажем вновь прибывшей компании. Шарлотта почувствовала, как Брэнуэлл внутренне напрягся. Она понимала его. Точно так же обстояли у нее дела с бисерной россыпью умений светской леди, которые столь легко взращивали в себе остальные юные мисс в Роу-Хеде: знаешь, что они ничего не стоят, презираешь их, но в то же время понимаешь, что было бы гораздо удобнее носить в себе это презрение, если бы они имелись в твоем распоряжении.