— Известно ли вам, что некоторых гувернанток ценят, ими дорожат почти как членами семьи? — гнула свою линию Элен.

— Да, пока все дети не вырастают, или пока гувернантка не становится слаба глазами, или перестает поспевать за резвыми малышами. И тогда она, бедняжка, вынуждена удалиться в приход, хотя и с самыми наилучшими пожеланиями. — Мэри беспощадно ткнула кочергой в камин. — Нет, только не для меня! Лучше умереть.

— Не говори так. Никогда не говори так! — Шарлотта взорвалась этим восклицанием, не успев себя остановить. Мэри, несмотря на все свои достоинства, была слишком неосторожна со словами: она разбрасывалась ими, как будто они не соприкасались с жизнью, как будто на них не было перьев или шипов. Она отвернулась от окна и почувствовала, как потревоженное пламя обдало горячим дыханием воздух, коснулось ее щеки. — Я бы предпочла жизнь. Даже если… даже если бы пришлось положить руку на горячие угли, чтобы продлить ее.

— Да. Прости, Шарлотта. Я понимаю, — сказала Мэри. Они знали про Марию и Элизабет; более того, иногда Шарлотта боялась, что утомила их этой темой, и сейчас ей показалось, что она перехватила косой взгляд, мелькнувший между Мэри и Элен. Но это не важно: она не рассчитывала, что кто-то посторонний поймет, то есть посторонний для Брэнуэлла, Эмили и Энн. В такие минуты ей больше всего не хватало брата и сестер, причем не хватало их наиболее осознанно. Легко, даже приятно плавать на этом новом корабле дружбы, — но вдруг вместе с душевным трепетом приходит осознание, как далеко ты от берега.

— Но чего бы ты хотела по-настоящему, если бы могла строить свое будущее и не обязана была становиться гувернанткой или кем-то вроде того? — не смущаясь, продолжила наступление Мэри.

— Море, — с готовностью отозвалась Шарлотта, — дом у моря, где могли бы жить все мы, то есть моя семья. Чтобы сад с видом на море и чтобы у каждого из нас было там свое кресло.

— Море? Почему море?

— Море чрезвычайно приятно, — согласилась Элен, поглаживая собственные мягкие, беспокойные руки. — Скарборо… например, Скарборо. Его климат и расположение особо ценятся, потому что они благотворные, как нигде. И обстановка приятная. Я безумно люблю море.

Почему море? Она не может ответить. Возможно, потому, что море, в ее представлении, простирается далеко-далеко, без границ — как свобода.

«Они словно герои книжки!» — изумленно воскликнула Элен однажды, когда Шарлотта описывала свою семью. Шарлотта в свою очередь подумала: «Да, как, впрочем, и все мы, разве нет?» Но здесь был брошен вызов: расскажи нам историю. Выдуманную историю, — но не бледную и прозаичную, как реальность, и не похожую на слегка подогретый бульон для инвалида, а испеки ее свежей и горячей. И в полутемном дортуаре Шарлотта рассказывала:

— Тело, зияющее всеми ранами убийства, несомненно, предали земле; и здесь, как полагал виновник, оно должно было остаться навеки. Неужели он мог знать, что оно явится вновь, чтобы обличить его? Но в мертвой тишине ночи послышался звук — низкий, скрежещущий, щемящий звук, оглашающий холлы и коридоры, с каждый разом все ближе и ближе, — а потом смех, дикий, животный смех, словно хохот самого ада…

— Думаю, лучше нам не сочинять ужасов, — сказала потом Элен, дрожа с головы до ног. Крики одной из девочек навлекли на них тактичный укор мисс Вулер. — Это неправильно. Господь свидетель, их предостаточно в реальной жизни.

— Потому мы их и придумываем. — Шарлотта улыбнулась и добавила: — Чтобы смягчить настоящие. — Но потом, взглянув на бледное скорбное лицо Элен на подушке рядом с собой, она почувствовала раскаяние. Она вспомнила тетушку: лучше быть хорошей, чем умной.

Будучи близоруким, привыкаешь к туманному процессу, во время которого предположение становится постижением. Что это — пятно, тень, лист? За несколько мгновений вглядывания успеваешь перебрать все возможные варианты и добраться до реальности. Так и в те вечера, когда она читала или писала до последней минуты, а сгущающиеся сумерки сливались воедино с легким шелестом молодых голосов и возникало некое чувство. Что это? Только не счастье, нет, это исключено. Но быть может, хотя бы временная удовлетворенность?

— А ты кого ожидала увидеть? — сказал Брэнуэлл, отворачиваясь от эркера в гостиной мисс Вулер и отвечая улыбкой на взгляд Шарлотты.

— Я не могла ничего понять. Когда она сказала «посетитель», я только подумала, что у меня не может быть посетителей…

Он выглядел на несколько дюймов выше. Неуклюже двинувшись навстречу брату, чтобы поцеловать его, Шарлотта вдруг испытала странное ощущение, будто ее уличили в обмане. Щетина кольнула ее губы.

— Но как ты сюда попал?

— Пешком. Что такое двадцать миль для молодого спортсмена? — Брэнуэлл похлопал себя по узкой груди. — Ничуть не запыхался. Я говорил тебе, что собираюсь заняться боксом? Есть такое общество боксеров, встречаются в верхних комнатах «Черного быка». Так вот, один парень, приехавший из Бредфорда, однажды победил джентльмена Джона Джексона, а тот, представь себе, когда-то был в спарринге с лордом Байроном. Значит, когда я пожму ему руку, то окажусь всего в двух рукопожатиях от Байрона — только подумай. Хм, отсюда хороший вид. Как твои успехи? По-прежнему лучшая в классе?

— В этом семестре я снова получила серебряную медаль за достижения в учебе.

— Отлично, отлично, — произнес он, изучая одну из собственноручных акварелей мисс Вулер, висевшую над камином. Подозрительно, что ее успехи в учебе настолько интересны Брэнуэллу. В конце концов, она девушка, а его мужественность, пусть еще неуклюжая и незрелая, выделяется на фоне этих девственных апартаментов, как кровь на снегу. — Тут неверная перспектива. Ты знала, что я теперь учусь писать маслом? Мистер Бредли говорит, что я готов к этому. Маслом можно создавать гораздо более роскошные вещи. И безусловно, если хочешь быть художником, просто необходимо овладеть этой техникой. Попозируешь мне, когда будешь дома. Что ж, я умираю с голоду, когда обед? Да, я отобедаю с вами. Какой же амброзией питаются хрупкие девы? Прилично здесь кормят или требухой и помоями?

— Тебе понравится за столом, не беспокойся, — сказала Шарлотта, хотя еще недавно не могла заставить себя есть мясо здешнего приготовления. Оно было абсолютно свежим и хорошо приправленным, но волокна между зубами возвращали ее в Коуэн-Бридж, возвращали к неожиданно многим вещам. — Если только тебя не смущает обед в обществе целого класса девочек.

— Ни капельки. Я буду для них маленьким праздником, — весело ответил он. Таким был Брэнуэлл: он не съеживался и просто обожал знакомиться с людьми. Необъяснимо для Шарлотты, которая чувствовала себя близкой к брату во многих других отношениях. У нее, в отличие от Брэнуэлла, каждый раз возникало ощущение, будто ее заново выталкивают в мир нагой и плачущей.

— Ну, а как домашние? Папино здоровье по-прежнему…

— Неустойчиво, н-да, то есть в целом очень даже неплохо, кроме случаев, когда ему вздумается иначе. — Дерзко сказано, однако они признали это, взаимно поджав губы и сделав большие глаза. — Что до Эмили, то она стала выше меня, и это непростительно, хотя Энн по-прежнему едва отбрасывает тень. И их, естественно, водой не разольешь. — Брэнуэлл небрежно махнул рукой, будто говоря: «Девчонки». Однако тут же добавил: — Вот где мне тебя не хватает, Шарлотта, так это в царстве теней. Эмили и Энн исполняют свою роль, но это уже принимает эпизодический характер. Меня не оставляет ощущение, что они начинают открывать новый, собственный мир, и, судя по тому, что мне удалось перехватить, он чересчур романтичен и полон магии для моего воображения. Теперь я привожу в порядок всю хронику Двенадцати, с самого начала. И что ты на это скажешь? — Он протянул руку и театрально коснулся ее ладони. — Великий Стеклянный город уничтожен!

— Нет. Нет, ты не мог… ты не…

— О, пока еще нет. Я хотел узнать твое мнение о том, как это должно происходить. Дело рук Александра Роуга, понимаешь ли. Он затевает революцию.