– А теперь я и не знаю, права ли была мама, – продолжила миссис Уэбб. – Наверное, она была права для себя, я знаю, что в молодости она наделала, не подумав, много такого, о чем жалела потом всю жизнь, однако… не знаю, сынок, просто не знаю. Будь у меня возможность прожить свою жизнь снова, теперь бы я, пожалуй, не так осторожничала. Я бы чуть побольше жила для сегодня, а не для завтра, и это я и советую своим малышкам, хотя бог его знает, может, я бы и об этом в конце концов пожалела.

Миссис Уэбб взглянула прямо на меня и неожиданно улыбнулась.

– Так что никуда тут, сынок, не денешься, – сказала она, осторожно нащупывая чашку, – что ни сделаешь, все не так.

Однако ее улыбка делала это утверждение не столько безнадежным, сколько ироничным.

Что ни сделаешь, все не так.

Да, миссис Уэбб, и никуда тут не денешься.

Вся эта беседа повергла меня в черную тоску, однако чуть позже, шагая по Эспедер-стрит и глядя на пурпур и золото небывало роскошного, на полнеба, заката, я ощутил какое-то странное ликование. Почему? Трудно сказать. Да, конечно, период безысходной скорби закончился, и я возвращался к нормальной жизни, кроме того, я только что, минуту назад, взглянул на свои беды свежими глазами и увидел, насколько малы они и незначительны в сравнении с тем, что терпят многие другие, однако я ощущал нечто куда большее: внезапное прозрение, понимание, что жизнь идет своим чередом, нимало о нас не задумываясь, что она вечно порождает боль и наслаждение, страхи и надежды, радость и отчаяние, а тык чему-то стремишься, а от чего-то стараешься увернуться, и иногда тебе везет, а иногда – нет, и иногда ты можешь планировать наперед, и ты планируешь, и это правильно, а иногда тебе приходится забыть о каких бы то ни было планах, а просто быть наготове, чтобы вовремя среагировать, и иногда очевидное истинно, а иногда – нет, и что опыт помогает, но далеко не всегда, и в конечном счете все зависит от судьбы, от удачи; ты живешь, ты ждешь, что же случится, и ты почти никогда не можешь быть уверен, что то, что ты когда-то сделал, было правильно или было неправильно, потому что все могло получиться много лучше, но могло получиться и много хуже.

А затем, в лучшем своем стиле, я почувствовал себя виноватым в том, что я чувствую себя лучше, и я подумал: «Ну вот, ознакомился ты с обрывком домодельной философии и увидел кого-то, кому хуже, чем тебе, и неужели этого достаточно? Грошовые у тебя прозрения, дорогой ты мой Дэниел Уэйр, очень мелко ты плаваешь», – но и это было частью все того же переживания, частью, объяснявшей и искупавшей мою вину, а потому я шел под этим поразительно ярким – словно с одной из маминых картинок – небом и чувствовал, что снова могу быть счастлив.

Глава 15

А теперь я в зале арисейгской ратуши, сижу и смотрю, как носится на трехколесном велосипеде маленький мальчик, как трепещут за его спиной разноцветные ленты серпантина.

Поезд разбудил меня безобразно рано, еще только начинало светать. Я немного повалялся в постели, позвонил дежурной, чтобы заказала мне такси, а затем умылся и начал завтракать. Я заранее запасся газетой и сел в такси на заднее сиденье, в первую очередь – чтобы не пришлось болтать с водителем. Молодой аррохарский парень, он всю дорогу до Глазго слушал радио, я же тем временем пытался сориентироваться в новейших мировых событиях.

Для начала я решил навестить мамашу Крошки Томми, но там никого не было. Далее нужно было выяснить, не ответил ли Макканн на мое послание. В церквухе на моей почтовой куче ничего от него не было, в «Грифоне» – тоже.

Я проверил, не вернулись ли родители Томми, а когда оказалось, что нет, подсунул под дверь записку, чтобы связались с моими юристами, а для начала поехал к ним сам.

Мистер Дуглас, старший партнер фирмы «Макрей, Фитч и Уоррен», сказал, что подключит к делу фирму, специализирующуюся на уголовных делах, и хорошего адвоката и даст последнему поручение выяснить, куда засадили Томми и не привлечен ли для его защиты какой-нибудь адвокат. Он был уверен, что удастся завершить это дело полюбовным соглашением. Я уполномочил Дугласа оплачивать все необходимые издержки и приступить к делу, как только с ним свяжутся родители Крошки.

«Макрей, Фитч и Уоррен» квартируют на Юнион-стрит. Я вышел от них буквально кипя энергией, мне не терпелось сделать что-нибудь еще. Я дошел до Центрального вокзала, нашел телефонную будку и позвонил в «Грифон».

– Да? – спросила Белла.

– Белла, это… э-э… это Джимми Хей. – Сообразив, что я даже не знаю, как же меня теперь звать, я мгновенно скис и увял.

– Это что, Джимми Хей, который Дэн Уэйр? – астматически засмеялась Белла. Ее осведомленность неприятно меня поразила, я даже не мог понять, шутит она это или издевается.

– Он самый, – подтвердил я, когда хриплый смех в трубке затих.

– Так что, Джимми, тебе небось нужен этот самый мой кавалер, так, что ли?

– А?

– Мой ка-ва-лер. – Белла умудрялась одновременно и смеяться, и одышливо хрипеть. – Ха-х-рр-ха, это тот крокодил, у которого вместо дома черт те что, – сказала она, чуть прикрыв трубку; я закрыл глаза, страстно желая провалиться сквозь землю. – Идет он, идет, – сказала Белла. – Вот он.

– Да? – сказала трубка.

– Макканн? – неуверенно спросил я.

– А, это ты, своей собственной.

– Да, – подтвердил я, не зная, с чего начать. А какого, собственно, черта? – Ты еще со мной разговариваешь?

– А что я сейчас делаю? Разговариваю.

– Понятно, но я спрашиваю, ты еще со мной разговариваешь? Ты понимаешь, о чем я. Как ты там, злишься на меня?

– Конечно, злюсь, но это не значит, что я теперь с тобой не разговариваю.

– Я же ведь не настоящий капиталист, у меня нет никаких акций…

– Да, да. Слушай, сынок, не нужно передо мною извиняться, пустая трата времени, а жизнь и так короткая. Поставь мне лучше стакан, и я тебе расскажу, какой ты есть лживый засранец.

– Верная мысль! – обрадовался я. – Подожди, я сейчас.

– Сейчас не могу, – вздохнул Макканн. – Сейчас мне в больницу на обследование, я же сюда по пути забежал стопку опрокинуть. Когда ты позвонил, я уже пальто надевал.

– А когда ты освободишься?

– Не знаю, они там год могут промурыжить. Вернусь, как только смогу, но вряд ли раньше пяти.

– О’кей, тогда и увидимся.

– Заметано.

– Да, – вспомнил я. – Слушай, Макканн, ты знаешь что-нибудь про Томми? Я подсунул его мамаше записку под дверь, чтобы она поговорила с моим адвокатом.

Уже на половине фразы мне захотелось откусить свой болтливый язык.

– Ну да, конечно, – вздохнул Макканн. – Деньги говорят тихо, но убедительно. Нет, я ничего больше не слышал. Говорят, фараоны к тебе наведывались, это верно?

– Да. Слушай, а ты не знаешь, как еще можно связаться с его мамашей и папашей?

– Они могут быть у его тетки. Я загляну туда, это как раз по пути.

– Что, прямо сейчас?

– Да, если ты отпустишь меня от этого в рот долбаного телефона.

(– Поосторожнее, матерщинник! – крикнула где-то Белла.)

(– Да заткнись ты, – пробормотал Макканн.)

– Это будет здорово, – обрадовался я. – А то я и сам могу позвонить.

– У них нету телефона, – раздраженно сказал Макканн. – Так ты отпустишь меня или нет? Я уже опаздываю, придется бегом бежать. Пока.

– Возьми такси! – заорал я. – Я запла…

– Бип-бип-бип…

Я постоял немного, не вешая трубку и пытаясь разобраться насчет имен… (Первый раз, когда я увидел Томми в «Грифоне», я наклонился к Макканну и прошептал: «Чего его называют Крошкой, он же чуть не с меня ростом?» – на что Макканн прошептал: «Его папашу тоже звать Томми». – «Так называли бы его Тэмом,[81] и дело с концом», – удивился я; Макканн бросил на меня недоуменный взгляд.)

Имена. Крошка Томми… Матерь божья, да он же небось все время знал!

Полицейские знали, как меня звать. «Дэниел Уэйр?» – вот так они прямо и спросили. И они не знали, что я какая-то там знаменитость, иначе бы я заметил. Но имя-то они знали, а с кем они успели до того поговорить? Только с Томми, с его дружком из супермаркета и с его мамашей. Так что получается, это Томми им сказал. Он знал, кто я такой, знал или догадывался.