— Согласись, в этих людских норах есть своя прелесть, — отхлебнув большой глоток, провозгласил он. — Особенно когда можно набивать брюхо бесплатно…

Его слова были чистой правдой, обеспечение воинов Сиэлл-Ахэль бесплатным кровом и обедом действительно входило в обязанности каждого трактирщика, хотя порой совершенно не радовало оного.

Занятый свиным коленом, Сигарт промычал что-то неразборчивое: даже пышный бюст служанки, склонившейся над столом, чтобы поставить поднос с жареными куропатками, не смог отвлечь его от данного занятия. Зато Барет такого случая упустить не мог — улучив момент, он залепил увесистый шлепок по великолепному девичьему заду. Лицо Сигарта скривилось, пусть он и сам не отличался особой скромностью, но от грубостей товарища его коробило. Если бы он не знал, что перед ним один из самых сильных магов Серой цитадели, росх-хэур — «черная рысь», приближенная к самому князю — то наверняка бы счел, что имеет дело с обычным пошляком, неспособным ни на что, кроме болтовни да нехитрых интрижек в людских харчевнях. Но Сигарт знал, что простецкие замашки Барета не более чем прикрытие, ибо не было противника страшнее черной рыси.

Еще детенышами их отдавали в замок, под личный надзор князя, отбирая среди рысят по более темному меху и характерному взгляду. В отличие от других хэуров их глаза горели не желтым, а кроваво-красным огнем. Князь Сиэлл-Ахэль сам занимался воспитанием избранных, год за годом посвящая их в высшие тайны темной магии, закрытые для простых воинов. Росх-хэуры были гордостью и силой Сиэлл-Ахэль, встать поперек дороги черной рыси было равносильно смерти — о том, что случалось с теми, кто нарушил это правило, боялись даже говорить. И вот теперь эти непобедимые впали в немилость из-за какого-то остроухого, улизнувшего от них.

Тем временем Барет не унимался — он громко рассмеялся, увидев мрачное лицо Сигарта:

— Только не делай вид, что тебе не по нраву этот лакомый кусочек!

Сигарт отметил про себя, что облюбованная его другом часть тела девушки была несомненно хороша. Вильнув взглядом, красотка увернулась от очередной нежности росх-хэура и, потянувшись к Сигарту, обвила руками его шею. Хэур лениво отпихнул ее.

— Дай же поесть спокойно! — с досадой пробурчал он.

— Тоже мне, недотрога нашелся! — заорал Барет. — Может, еще скажешь, что это не ты улепетывал через окно, когда разъяренный муж той красотки с топором ломился в дверь, крича что-то про рысью шапку! Если бы не я…

Он не договорил, захлебнувшись самодовольным хохотом, и, размахивая кружкой с вином, фальшиво затянул:

Те-е-емная ночка, час для охоты

В теплую нору прячется зверь.

Темною ночкой, прячься — не прячься,

Нету спасе-е-енья от рысьих когтей!

Сигарт вздохнул — он уже много раз слышал этот шедевр в исполнении друга. Из-за этой песни тот даже получил себе прозвище: в Цитадели его так и называли — Барет Темная Ночка. Решив, что он еще недостаточно ознакомил посетителей трактира с разудалой жизнью рысей, росх-хэур продолжил:

Темною ночкой плачет красотка,

Порвано платье, смята постель.

Слезы напрасны, он не вернется,

В сто крат милее ему Цитаде-е-ель…

Кое-как допев куплет, Барет закашлялся так, что на глазах выступили слезы, а длинный хвост нечесаных волос затрясся в воздухе, как сумасшедший. Он поспешно отхлебнул большой глоток вина, довольно крякнул, взглянул на Сигарта пьяными глазами.

— Ну что ты на меня так смотришь! Думаешь, я не знаю, чем вы там занимались? Уж явно не песни пели!

— Да пошел ты! — рыкнул тот.

Конечно, все было именно так, но ему вовсе не нравилось, когда Барет припоминал эту старую как мир историю к месту и не к месту. Он решил сменить тему, а заодно поддеть товарища:

— А что это за слухи о том, как вы не смогли поймать остроухого?

Кошачья физиономия Барета скривилась.

— Да уж, чего скрывать, обошла она нас, стерва!..

Сигарт изумленно расширил глаза.

— Так это еще и баба была?! И вы ее упустили?!

— Ага, вот сам бы и попробовал ее поймать, — метнув в него убийственный взгляд, воскликнул Барет. — Верткая, что твоя змея! Хотя я лично думаю, не велика потеря… — он доверительно наклонился через стол к другу: — А вот Гастар, похоже, мыслит иначе — он просто взбесился, когда ему доложили об этом!

Сигарт незаметно обласкал вновь подошедшую девушку — куда нежнее, чем его товарищ — и пожал плечами.

— Ну и что же она хотела там увидеть? Авлахара своего, что ли?

— Вряд ли — с чего б тогда Турид стал шум поднимать? На авлахаров ведь смотреть не запрещено. Нет, тут что-то другое!..

Он зыркнул в сторону Сигарта, точно решая, стоит ли говорить ему, и, видимо, посчитав, что стоит, вполголоса добавил:

— Говорят, Гастар хочет отыскать меч самого Хэур-Тала — Нар-Исталь, Полночную Молнию, о которой говорит пророчество!

Он многозначительно откинулся, оценивая эффект, произведенный этими словами, но Сигарт только усмехнулся в ответ.

— Но ведь его утопили давным-давно: так написано в Книге темных путей, — он наморщил лоб, точно пытаясь что-то вспомнить, — ну, где-то там… перед пророчеством.

— Ну да, написано, — нетерпеливо бросил Барет. — Видимо, у Гастара есть причины думать, что кто-то достал клинок со дна моря и теперь прячет его.

— И кто же это?

— Не знаю, — пожал плечами росх-хэур. — Скорее всего, эльфы — эти малахольные вечно не в свое дело суются! Может, князь как раз и надеялся, что эта красотка с Озера сможет что-то дельное напеть, вот и озверел…

Сигарт с рычанием откусил большой кусок свинины в знак того, что его мало волнуют заботы князя. Барет тоже принялся за еду. Некоторое время оба с аппетитом ели; все еще жуя, Сигарт промычал:

— Кстати… я давно хотел узнать, почему Хэур-Тал выбросил Молнию в море?

Барет описал куриной ножкой в воздухе витиеватую фигуру.

— А кто его знает… Говорят, что когда он стал рысью, клинок потерял свою силу — вот он его и выкинул. Ну, ничего: Гастар достанет его и заставит работать! И тогда даже этим остроухим придется признать, что Хэур-Тал вернулся!

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Сигарт. — Что-то кажется мне, что они будут придумывать все, что угодно, лишь бы не признать Гастара… Они ж, поди, считают, что избранный может быть лишь эльфом и никем иным, — он скривился, пытаясь придать своему лицу надменно-застывшее выражение, в его представлении соответствующее выражению лица эльфа. — И ведь доказать-то им ничего нельзя. Ну найдет Гастар меч, ну и что, думаешь, они так сразу ему и обрадуются?

Росх-хэур обреченно вздохнул.

— Темнота ты, одно слово! Интересно, чем ты занимался, пока учителя в Цитадели рассказывали вам про битву у Ин-Ириля? По горам своим лазил, как всегда?..

Сигарт фыркнул в ответ. Барет продолжил:

— Так вот, рассказываю для тех, кто безнадежно отстал — Нар-Исталь и станет доказательством истинности Гастара! Сила, заложенная в этот меч, настолько велика, что он по руке одному лишь Хэур-Талу: схвати его кто другой, он обожжет его, как настоящая молния. Потому он так и называется, усек?

Сигарт на мгновение отвлекся от еды.

— Стало быть, если Гастар — новое его воплощение, значит, он сможет справиться с этой игрушкой, и тогда остроухим не останется ничего, как смириться!

— Вот уж не ждал от тебя такой сообразительности, Окушок, — съязвил Барет. — Ну да! В Книге ясно сказано, что Хэур-Тал вернется аккурат к Кровавой луне — пусть даже и в другом обличье… Так что все сходится — и луна, и Моррог, и новый Хэур-Тал тут как тут! Все прямо как на блюдечке! Ясно тебе?

— Да ясно, ясно! Не мог, что ли, сразу нормально объяснить! А то еще и горы сюда приплел…

— Ладно, не бурчи. Жуй лучше, пока есть что.

Сигарт вернулся к еде, но новая мысль осенила его. Он быстро положил кусок обратно на тарелку.

— Слушай, а вдруг он ее не найдет? Ну, Молнию эту…

— А вот это плохо будет, — нахмурился Барет.

— А нельзя проткнуть Моррога другим мечом? Есть ведь на свете клинки не хуже этого Нар-Исталя. Ну а эльфы… Гур с ними — пусть себе не верят! Главное ведь, чтоб Моррог сдох, так?