— Слушай, а ты знаешь, кому досталась твоя душа?

— Не знаю и знать не хочу — мне не нужна чужая сила! — с горячностью воскликнула она, даже не повернув головы в его сторону. — Это только вам неймется в вашей Цитадели!

— Можно подумать, эльфы никогда не убивали своих авлахаров! — развел руками Сигарт.

Моав резко отдернула ладони от костра и бросила на него гневный взгляд.

— Убивали, но лишь для того, чтобы защитить себя — хэурские клинки отбирают нечто большее, чем жизнь! Они убивают души эльфов, а это страшнее любых мучений!

Сигарт не нашелся что ответить, по большому счету, она была права. Всем было известно, что после смерти души эльфов отправляются в Другой мир — Сигарт теперь знал, как он называется. Известно было и то, что хэурам путь туда заказан — им не было места на белых ладьях, ведь их души были лишь оторванными половинами: в Мире-без-Времени они были лишними. После смерти они рассеивались без следа и памяти, и даже убийство авлахара не могло даровать им спасение — звериная природа тянула души хэуров к земле, увлекая за собой и светлые души эльфов: даже после смерти сыновья Хэур-Тала не отпускали добычу, заставляя гибнуть вместе с собой.

Сигарт загрустил. Конечно, он всегда знал о том, что убитые хэурами эльфы никогда не попадут в Другой мир, но до сих пор не видел в этом большого горя. Наоборот, это было поводом для гордости — «подрезать крылышки» эльфу считалось большой удачей. Теперь же, стоило Сигарту взглянуть на новую знакомую и представить, как умирает ее маленькая веселая душа — все уже не казалось таким забавным…

Не желая продолжать разговор, Моав снова отвернулась к костру. Хэур уселся на землю рядом с большим деревом в нескольких шагах от нее. Ему хотелось снова заговорить с ней.

— Слушай, — бодро начал он. — А что случается с телами эльфов после смерти?

Моав поежилась. Прозрачные, как стекло, глаза, не мигая, смотрели в огонь.

— Их забирает богиня, — тихо произнесла она.

— То есть, как это забирает? Куда?!

— Когда умирает сын или дочь Эллар, тело кладут в лунный источник, вроде того, что исцелил тебя, и через некоторое время оно исчезает. Мертвая плоть для богини — это одна сплошная рана, которую нельзя залечить иначе, кроме как полностью растворив; только так можно успокоить ее боль… Оно исчезает, а душа отправляется в Мир-без-Времени.

Некоторое время Сигарт сидел, задумавшись, потом, не выдержав, опять заговорил:

— Интересно, и как они там помещаются? Столько тысяч зим они уже отправляются туда — это ж и пяти Рианов не хватит!

Моав неожиданно рассмеялась, Сигарт не уставал удивляться, насколько быстро меняется ее настроение.

— Ну, так они же не все вместе живут! Каждая душа видит рядом с собой лишь души тех, кто был близок ей при жизни. Ну как бы тебе это объяснить… У каждой души есть своя песня, и если в этом мире чьи-то души звучали в унисон, стало быть, они встретятся и после смерти.

— Ну, а остальные где?

— Здесь же. Возможно, даже в том самом месте, где и ты. Просто ты с ними не пересекаешься, потому что вы были разными еще при жизни.

— Но это же скучно — видеть одни и те же лица. И здесь они, и там снова они.

— Если бы было скучно, ты бы не сблизился с ними здесь, верно?

— Верно…

Сигарт некоторое время помолчал, затем усмехнулся.

— Тебя, наверное, там будет ждать целая толпа.

— Почему ты так думаешь? — удивилась эльфа.

Он смутился.

— Не знаю, мне кажется, что тебя должны все любить…

В этот миг он вспомнил, для чего завел разговор. Приняв сочувственный вид, он заметил:

— Да, жалко, конечно, потерять возможность увидеться со старыми знакомыми. Придет какая-нибудь рысь, да и убьет тебя, а они там ждать будут… А вдруг твой авлахар как раз сейчас охотится на тебя, а ты и не знаешь об этом?!

— Что ж, каждому, кто имеет душу, приходится быть осторожным — я не исключение, — был спокойный ответ.

— Ну а если он все-таки доберется до тебя? — не отступал хэур.

— А если я — до него?

Сигарт оторопело посмотрел на эльфу: такой вариант он как-то не продумал — однако вступать в спор не стал. К тому же было ясно, что историю на постоялом дворе это не прояснит… С досадой сорвав пахучую игольчатую веточку с кустика подле себя, он закусил ее зубами и облокотился о дерево. Моав стремительно подбежала к нему, так что хэур чуть не подскочил от неожиданности. В ее синих глазах читалась явная тревога.

— Брось, не трогай! — закричала она, выдергивая веточку из его зубов.

— Да ты чего — это же просто травинка!

— Это багульник — лунный цветок! — испуганным шепотом проговорила она. — Его сок — это смертельный яд! Даже мед, собранный с его цветов, ядовит!

— Да? А на вид такой безобидный, — пробормотал Сигарт, срывая еще один стебелек и поднося к глазам.

— Его также называют болиголовом: сок дурманит голову, а в больших количествах — убивает! Я слышала, хозяева людских трактиров настаивают на нем вино, чтобы больше пьянило: тот, кто его выпьет, забывает, кто он и откуда пришел.

— Крепкая штука! — уважительно заметил хэур. — Лунный цветок, говоришь…

Моав задумчиво коснулась пальчиками собранных в зонтик бутонов.

— Эльфы называют его цветком Эллар. По легенде, богиня луны однажды полюбила земного юношу. Ее любовь была столь сильна, что ради нее она покинула небо и спустилась на землю. Когда же она предстала перед возлюбленным во всей своей красе, он полюбил ее так же страстно, как и она его. Позабыв обо всем на свете, они стали жить вместе, и глаза их, когда они глядели друг на друга, были столь светлы, что дневной свет мерк пред ними, как меркнет огонь пред ликом солнца. Но, увы, счастье было недолгим. Прошло девять лун, и все боги, правившие вселенной, как один, явились к Эллар. «Уступая своим чувствам, ты подвергаешь опасности целый мир, — сказал старший из них. — Ибо сила твоя нужна не здесь, на ложе любви, а на небе! Твое место среди нас, сестра!» Равны самой смерти были эти слова для влюбленной богини, но не посмела она перечить воле совета. В слезах и горести возвращалась она в свой небесный предел; с тоской и отчаяньем отпускал ее тот, кто был ей так дорог. Видя его страдание, она решила оставить что-нибудь на память о себе — и тогда из каждой ее слезинки, упавшей на землю, вырос прекрасный цветок — багульник. Его лепестки были белыми, как луна, запах пьянил, как сама любовь, а сок был горьким и отравленным, как слезы несчастной Эллар, чье счастье убили отчаянье и разлука. С тех пор багульник считается символом любви — но не мирной и безоблачной, а несчастной, отравленной горечью и слезами. Отчаявшиеся влюбленные собирают его ветви и посылают букеты своим избранникам, как знак страдания и мольбы о взаимности. А еще я слышала, бывали случаи, когда с его помощью сводили счеты с жизнью…

Она грустно вздохнула. Сигарт с опаской покосился на растущий рядом с ним кустик.

— Веселый же вы себе цветок выбрали, ничего не скажешь! — заметил он. — Отрава да и только!

Моав рассмеялась.

— А мне он нравится! — весело сказала она. — Даже больше других цветов.

— Это почему же?

Она снова рассыпалась звонким смехом.

— Так тебе все и скажи!

— Ну не хочешь, так и не говори, — проворчал хэур. — Больно надо…

— Ты главное, не ешь его, хорошо? — лукаво улыбнулась она.

Хэур послушно отбросил маленькое соцветие, он уже почти привык к странностям эльфы, так что не сердился на нее. Хорошо, хоть чай ему не заварила на этих забористых листиках!

Глава 8. Множество причин, по которым не стоит прикасаться к эльфам

Открытия продолжались. Вскоре Сигарт узнал довольно много о полезных и вредных свойствах растений, об особенностях лунного света в разные фазы луны. Моав чем дальше, тем больше вызывала его уважение — она действительно оказалась весьма неглупа. Вскоре к уважению прибавился и конкретный интерес: как ни крути, он был хэуром, на дворе стоял март, а его попутчица была женщиной, хоть и немного странной. С каждым днем Сигарта все больше разбирало любопытство: несмотря на то что он на своем веку перевидал множество женщин, он никак не мог представить, как она выглядит без одежды. Наверняка похожа на мальчишку, такая же худая и костлявая… Он бы еще долго продолжал строить догадки на сию тему, если бы в один прекрасный день ему представился удачный случай проверить свои предположения.