Художник разговаривал с хозяином «Москвича». Настроивший слуховые рецепторы на максимум Купцов вразвалочку приближался к ним, охлопывая себя по карманам в поисках зажигалки.
— …да вот на этюды собрался, в Стрельну. Надо ловить момент, пока весна окончательно не превратилась в лето, — объяснял Старовойтов. — Сейчас вот только поднимусь, перекушу да и двину.
— И это правильно. На голодный желудок — какие могут быть художества? — соглашался его визави. — Так, мазня одна.
— Прошу прощения! Огоньком не выручите?
— Да за ради бога! — Художник великодушно щелкнул зажигалкой.
Купцов прикурил, благодарно кивнул и в состоянии глубокой задумчивости возвратился к машине. Где его уже поджидали две морально и эмоционально подготовленные к шопингу юные девы.
— Вот видишь! Ничего мы и не долго! — весело сказала Ирина. — Как ты любишь говорить: мухами!
— Здрасте, дядь Лёня.
— Привет, Машута, — рассеянно ответствовал Купцов, лихорадочно сочиняя если не достойную, то хотя бы удобоваримую отмазку.
— Ну что, по коням?
Леонид замялся.
— Девчонки… э-э-э-э… тут такое дело… Короче… мне сейчас позвонили… Надо срочно тут… э-э… В общем, я не смогу вас сейчас отвезти…
— Нет, вы только полюбуйтесь на него! — моментально вспыхнув, оскорбилась Ирина. — Мы ведь с тобой еще когда договаривались!.. Ты обещал! Сказал: как штык!
— Я… э-э-э-э… Я… — Купцов придал физиономии убедительное выражение виноватой беспомощности и поспешно достал бумажник. — Я выдам вам на такси. Вот. — Он протянул сестре купюру.
— Откупиться хочешь? Жалкой тысячей?
— Ну не такая уж она и жалкая.
Ирина сурово посмотрела на брата:
— Наш с Машкой моральный ущерб стоит две. — Купцовский бумажник безропотно подчинился и исторгнул бонус. — И все равно! Учти, совсем не факт, что после этого мы тебя простили. Пойдем, Машута. Подальше от этого бесчестного человека!
Купцова-младшая гордо вскинула подбородок и заторопилась со двора. Демонстрируя полное свое презрение к брату по крови.
— До свидания, дядь Леня, — растерянно пискнула Маша и бросилась догонять подругу.
— До свидания, — пробормотал Леонид и оглянулся: владелец «Москвича» продолжал ковыряться в моторе.
Художника рядом с ним уже не было…
* * *
Сгрузив на грязный, уже и не помышляющий даже о влажной уборке каменный пол лестничной площадки два пузатых фирменных пакета, Петрухин, внутренне собравшись, надавил кнопку звонка. Далеко не сразу, но все-таки защелкали замки, и входная дверь с неприятным скрипом приоткрылась. На пороге нарисовалась Люба — маленькая и серенькая, как мышка. И глаза у нее были мышиные — тревожные. Причем под левым густо наливался синяк.
— Здравствуй, Люба! — преувеличенно бодро произнес Дмитрий.
— Здоровее видали, — огрызнулась жена Костыля. — Чего надо?
— Костя дома?
— Костя спит.
— Жаль. Ты… Ты не могла бы ему передать, чтобы он обязательно на днях мне позвонил… Я тут переговорил со своим боссом — у него выходы на клинику Федорова. И я подумал, что…
Люба уставилась на него полным ненависти взглядом:
— Да у нас у самих есть… выходы!.. А ты в курсе, Дима, сколько там стоит одно только обследование? Не говоря уже об операции? И… сколько их вообще потребуется?
Последняя фраза была произнесена фактически на истерике. Из глаз женщины брызнули слезы.
— Люба… — с болью, запинаясь, начал Петрухин. — Не надо. Не надо плакать. Я… я уверен, что… Мы… Да если всем миром… Я вот сейчас подраскручусь немного и поговорю с боссом в части ссуды… Ты только не плачь… Слышишь? Мы… Ты… Ты должна быть мужественной…
— Козел! — изменившись в лице, швырнула она презрительное.
— Как?! — опешил Дмитрий.
А Люба продолжала сверлить его страшными глазами, размазывая потекшую косметику. Отчего синяк все явственней проступал из-под слоя грима.
— Ты козел, Дима! Зачем ты пришел? Мужеству меня поучить? Объяснить, что жизнь не кончилась? Ах ты, какой умный! Ты бы лучше свой умишко включал, когда с пистолетом выделывался… Ты, Дима, мужика моего в инвалида превратил… Жизнь, видите ли, не кончилась! Для Кости — кончилась. И для меня кончилась… Видишь синяк?! Это он ударил, когда я за водкой бежать отказалась. Ты понял? У него теперь день с водки начинается и водкой заканчивается. А ему пить нельзя. Вообще ни капли! Но он не может уже… меня бьет… Я сына к матери отвезла, чтобы он этого кошмара не видел. А ты: жизнь не кончилась. Ты совсем дурак, Дима?
Пошатываясь, в прихожую из комнаты вывалился Костыль. Требовалось немалое воображение, дабы в этом до времени сгорбленном, состарившемся мужике, с рассеченным шрамом лицом закоренелого пропойцы, опознать некогда молодого, крепкого, красивого парня Костю Лущенко.
— Что за шум, а драки нет? — громыхнул Костыль. Слеповато щурясь, он с заметным усилием «подкрутил фокус» здорового глаза и в следующую секунду расплылся в уродливо-пьяной гримасе. — Ба! Какие люди! Борисыч нас проведать пришел! Заходи, дорогой! Щас мы с тобой! Любк, отстегни пару сотенок! Гостя надо принять!
— Я тебе щас отстегну! Я тебе щас таких сотен отстегну! — взвилась супружница, набрасываясь на мужа и с силой вталкивая его обратно в комнату. — А ну пошел! Иди, кому говорю! — Люба отчаянно оборотилась на Петрухина: — И ты, Дима, тоже уходи! От греха подальше! Ты же видишь, в каком он состоянии!..
Дмитрий молча сгрузил пакеты на порог и, не произнеся ни слова, торопливо пошел вниз по лестнице.
Громким выстрелом бабахнула за его спиной входная дверь. Возвещая о бесславном окончании визита к товарищу по оружию…
* * *
Сложив руки на руль, Петрухин сидел в припаркованном рядом с подъездом Кости Лущенко «фердинанде». Исповедь Любы, финалом которой стала «цыганочка с выходом» в исполнении Костыля, буквально раздавила Дмитрия. Мучившие его на протяжении двух месяцев кошмары, которые в последние недели, будучи вытесненными работой, слегка отступили, нахлынули-придавили с прежней силой…
Петрухину снова было худо. Тошно. Снова стояло перед глазами залитое кровью лицо Кости… Снова валил мокрый снег и скалился манекен в витрине «Солдата удачи»… Пошоркаем?..
Дмитрию вдруг отчетливо вспомнилось, как однажды (кажется, это было в самом начале апреля?) он проснулся посреди ночи. Напротив окна комнаты стоял уличный фонарь, поэтому в «однушке» Петрухина никогда не бывало абсолютно темно. В ту ночь фонарь почему-то не горел, а Дмитрию с каких-то щей захотелось посмотреть, который час. Он нажал выключатель настольной лампы. Лампочка вспыхнула и, почти неслышно стрельнув перегоревшей вольфрамовой нитью, погасла… Комната опять погрузилась в темень. В темноте выделялся более светлым квадрат окна, тускло отблескивало зеркало на противоположной стене… Все остальные предметы, знакомые до мельчайших подробностей, выглядели сейчас просто темными пятнами. «Вот так видит мир Костыль, — подумал тогда Петрухин. — Я могу сейчас встать, сделать несколько шагов до стены и включить люстру. А у Костыля такой люстры нет. И, скорее всего, никогда не будет…»
…Заверещал Тарантино, возвращая Дмитрия из кошмарных воспоминаний в не менее кошмарную реальность. Он не сразу отыскал местонахождение мобильника, сдавленным голосом отозвался:
— Слушаю тебя внимательно.
— Димон! Ты там как, закончил с гадалкой?
— Нет. Еще только выдвигаюсь.
— Тогда — стоп-машина! План меняется.
— Не понял?
— Задвигай на эту мадам Ленорман и срочно подтягивайся на Стачек, к адресу Старовойтова. Он пока еще здесь, но скоро должен сдристнуть.
— А что стряслось?
— У нашего художника есть не только пистолет МЦ-1, но и черный дождевик с капюшоном, — эмоционально затараторил Купцов. — В общем, сейчас самый подходящий момент пообщаться — он ведь нас совсем не ждет.
— Черт! — сказал Петрухин. — Вот черт! А я ведь уже почти поверил, что он ни при чем… Хорошо. Понял. Еду…
