Некоторые древние биографы настаивают, что Тиберием действительно двигало искреннее желание защищать интересы мальчиков Юлии{226}. Другие заявляют, что его задевал их скороспелый политический рост, поэтому он уехал на Родос в угрюмом настроении. Самая популярная версия его самоизоляции на Родосе – что Тиберий был намерен иметь как можно большее расстояние между собой и Юлией, чьей компании он уже не мог вынести.
Как же следовало разрешить проблемы Юлии? Ее вопрос начал становиться реальной головной болью для Августа. Он все больше тревожился из-за непокорности своей дочери, его чувства по ее поводу вылились в замечание, сделанное однажды перед друзьями, что «ему приходится иметь дело с двумя испорченными дочерьми – Римом и Юлией». Намереваясь наставить ее на более достойный путь, он писал ей, приводя в пример ее мачеху, Ливию – после того, как различия между обществами вокруг двух женщин на недавнем гладиаторском бое были прокомментированы свидетелями. Окружение Ливии состояло из видных государственных мужей среднего возраста и контрастировало со свитой Юлии, в основном состоящей из распущенных молодых людей. Но в ответ на критику отцом ее друзей Юлия, как утверждают «Сатурналии» Макробия, опрометчиво написала: «Когда я буду старой, эти мои друзья тоже станут стариками». В ответ на критику Августа ее склонности к нескромной одежде, буйного круга друзей и даже ее привычке выдергивать седые волосы на голове Юлия не просто отказалась следовать строгому примеру, предложенному отцом, она ответила резко, будто возражая просьбе приятеля: «Он забывает, что он Цезарь, – но я-то помню, что я дочь Цезаря»{227}.
Некоторые, а может быть, и все эти энергичные высказывания, характерные для Юлии, могли быть выдумкой Макробия или его источника I века, Домиция Марса. Тем не менее они показательны для условий, в которых развивался раскол между Юлией и ее отцом, и когда финал все-таки наступил, отступление Юлии от приличий стало впечатляющим зрелищем, которое не оставило места для сомнений в серьезности ее проступков.
Год, когда последовал удар, 2 год до н. э., начался довольно благоприятно. Он отметил двадцать пятую годовщину формального присвоения Августу мантии принцепса и псевдореставрации Республики. 5 февраля император был провозглашен Сенатом pater patriae (Отец Отечества), а в августе состоялись пышные празднования в честь освящения Форума Августа. Рядом с бронзовыми статуями Величия и Добра встал великолепный храм Марса Мстителя, приютивший тройную статую святых, объявленных главными богами семьи Юлии: Марса, Венеры Прародительницы и Божественного Юлия. Последний представлял собой обожествленного Юлия Цезаря, которого провозгласили богом в 42 году до н. э., таким образом, удобно позволив его внучатому племяннику называть себя «сыном бога»{228}.
Но тень над сценой уже приняла угрожающие размеры. Едва праздник завершился, Август издал официальный указ для зачтения в Сенате. Разозленный император публично отрекся от своей дочери Юлии: до него дошли слухи, что она подозревается в пьянстве и прелюбодеяниях с рядом мужчин. Список прегрешений включал страшное обвинение в том, что она имела сексуальные отношения на Ростре – платформе, с которой ораторы обращались к толпе на Форуме и с которой ее отец объявлял свои законы о браке и прелюбодеянии в 18 году до н. э. Имелись также еще более непристойные утверждения, прозвучавшие позднее в полных муки личных письмах Августа, что на статую сатира Марсия на Форуме был повешен венок – Юлия занималась здесь проституцией и предлагала себя всем пришедшим, включая чужестранцев.
Позор Августа был таков, что когда вольноотпущенница Юлии по имени Фебе повесилась в преддверии скандала, он, как говорят, заметил, что лучше бы ему быть отцом Фебе{229}. Скандал нанес разрушительный удар по попыткам Августа представить свою семью как находящуюся вне подозрений в плане моральной чистоты. Наказанием за прелюбодеяние по его собственному законодательству была ссылка. И ярость Августа была такой, что, как говорят, он хотел убить дочь, но в конце концов удовлетворился ее высылкой на крохотный, открытый всем ветрам островок Пандатерия у западного берега Италии. Тот факт, что в обращении к Сенату он представил ее дело как государственную измену, отражает глубину разочарования, которое испытал Август: его дочь не смогла соответствовать стандартам, которые он установил для своей семьи.
Сегодня остров Пандатерия называется Вентотене. Не более трех километров длиной, усыпанный розовыми и белыми домиками на фоне сверкающей морской синевы залива, он теперь популярен у отдыхающих. Однако ранее это было место суровой ссылки, место тюрьмы-крепости вплоть до самого 1965 года. Юлия была обречена на одинокое существование там в течение следующих пяти лет. При строгом запрете на все удовольствия, включая вино и посещение мужчин, она наконец-то была вынуждена жить согласно политическим и моральным принципам своего отца – хотя и не совсем без общества. Скрибония, жена Августа, брошенная им ради Ливии, как нам сообщают писатели того времени, по собственному желанию взялась сопроводить свою дочь в ссылку. Как уже упоминалось ранее, такие акты поддержки женщинами высланных мужей или детей очень любили восхвалять в римской литературе имперского периода. Поступок Скрибонии продемонстрировал ее не как ворчливую ведьму из писем Августа, а как женщину, которая чувствует свой долг и важность своей роли – быть матерью для своего ребенка{230}.
За последние два века случай с Юлией вновь привлек интерес публики, и многие ученые-классицисты теперь уверены, что обвинения в сексуальной аморальности, выдвинутые против нее, на деле прикрывают нечто более зловещее{231}. Основываясь на намеках, оставленных древними писателями, такими, как Плиний и Сенека, исследователи заключают, что действительная вина Юлии заключалась не в адюльтере, а в участии в политическом заговоре против ее отца. Пять человек перечисляются как ее партнеры по прелюбодеянию: Юлий Антоний, Квинт Криспин, Аппий Клавдий, Семпроний Гракх и Сципион – все это представители известных аристократических семей. Существует предположение, что их реальным проступком был заговор с целью изменения режима – тем более что в начале императорского правления существовало несколько таких заговоров.
Если это предположение верно, то имя Юлия Антония должно было вызывать сильнейшее содрогание в позвоночнике у императора. Он был сыном Антония и Фульвии, милосердно воспитанным своей мачехой, Октавией, после смерти отца. Соединение дочери Августа и сына его злейшего врага крыло в себе иронию, не ускользнувшую многие годы спустя от Сенеки, который говорил о Юлии «опять женщина, которой нужно бояться, с Антонием!»{232}.
В действительности вероятность того, что Юлия замышляла свергнуть отца, достаточно мала. Тем не менее в ее преступлениях невозможно отделить политику от секса. Правдивое или ложное, обвинение в прелюбодеянии против дочери императора имело гораздо более серьезные основы, чем просто личное смущение Августа{233}. Все равно, как говорят, вслед за изгнанием любимой Юлии последовала волна протестов и резкий всплеск гнева Августа на народной ассамблее.
Но через несколько лет он смягчился, позволив дочери вернуться на материк, хотя и ограничив ее пребывание городом Регий[9] на носке итальянского «сапога». Здесь Юлии наконец-то было позволено выходить в город, ей был предоставлен дом и годовое содержание. Однако Август так никогда и не помирился с дочерью. Его завещание позднее оговаривало, что ни она, ни ее дочь Юлия Младшая, которую сослали за адюльтер десятью годами позднее, не имеют права быть похороненными в фамильном мавзолее – наказание, которое, как выразился один писатель, «составило посмертную и весьма символическую отмену принадлежности к крови Юлия»{234}. Он также лишил ее наследства, и после его смерти доля имущества, на которую она в качестве дочери по закону имела право, целиком досталась Ливии и ее сыну Тиберию{235}.
