– Пока никого больше не встречал.

– А когда тебе позвонили?

– Дня через три после твоего ухода.

– Ты тогда уже отказался от повышения?

– Да.

– И сразу согласился работать здесь?

– Сразу. На следующий день и пришел устраиваться. Конечно, сейчас гарантий никаких, но если он действительно пробьётся в губернаторы, перспективы откроются интересные.

Саранцев несколько секунд размышлял, рассеянно глядя Антонову в лоб. Свой человек, успевший накопить некоторый опыт вращения в совершенно незнакомых новых кругах, вызывал у него живейшее любопытство, но природная осторожность заставляла не бросаться без оглядки на шею первому встречному.

– Слушай, нужно перекинуться парой слов. Мы можем полчасика посидеть где-нибудь поблизости?

– Запросто. Предупрежу только своих.

Через несколько минут они уже обедали в близлежащем ресторанчике, и Саранцев всеми силами вытягивал из собеседника всё, что тому известно о Покровском и его команде.

Антонов никогда никем не восхищался. Он едва ли не с детства верил в приверженность любого человека всяческим соблазнам и уважал способных сопротивляться им. Однако, не осуждал и поддавшихся, считая их поведение естественным. В его описании Покровский выглядел человеком серьёзным и способным на опасные поступки. С одним условием: тщательная предварительная оценка рисков и взвешивание аргументов «за» и «против». Если же анализ говорил о целесообразности опасного шага, он делал его решительно и с полной готовностью отвечать за последствия.

– Анализ, анализ… Как решить, адекватен ли анализ ситуации? Никогда ни в чём не бывает единодушия между думающими людьми. Если его команда часто приходит к стопроцентно общему мнению, она дешёво стоит, – осторожно заметил Саранцев. – Всегда должны оставаться несогласные, пусть и в ничтожном меньшинстве. И время от времени именно они оказываются правыми. Задним числом.

– Я здесь работаю дней десять, но без выходных. Большую часть этого времени разговаривал и пил чай да кофе, то с одним, то с другим. Подозреваю, они сознательно предоставили мне такую возможность.

– Кто такие «они»? У них здесь коллективный разум?

– В некоторой степени. Но «они» я говорю про Покровского и Сургутова.

– Кто такой?

– Номер два в связке. Подстраховывает генерала, обеспечивает тыл и фланги. Тоже серьёзный мужик, только очень закрытый. Знаешь, Покровский тоже слов на ветер не бросает, но он всегда готов встретиться с людьми, объяснить им свою позицию и рассказать, чего от них хочет. С сотрудниками шутит, может поболтать о футболе. А Сургутов – начальник из начальников. Его многие боятся – он вышибает неугодных самостоятельно, к Покровскому за разрешением не ходит. Так ты меня от темы увел, я ведь начал про единодушие, помнишь?

– Помню, помню. Давай про единодушие.

– В том-то и дело – каждый день присутствую при спорах и всякий раз какой-нибудь недовольный обзывает всех остальных идиотами и уходит, хлопнув дверью. Не знаю, оказался ли за это время кто-нибудь из оставшихся в меньшинстве правым, но все по-прежнему работают.

– И отношение к ним не изменилось?

– Не замечал.

– И со стороны рядовых сотрудников, и со стороны Покровского с Сургутовым?

– Знаешь, я в голову ни к кому залезть не могу, а к этим двоим – и подавно. Но внешне ничто не изменилось.

– За что же и кого именно Сургутов вышвырнул?

– При мне такого не случалось, могу только слухи пересказать.

– Пускай будут слухи. Если собираешься прыгнуть в чёрную дыру, стоит сначала задать пару вопросов тем, кто там уже побывал.

– Я слышал о двух случаях, – начал Антонов, чувствовавший себя настоящим Овидием приятеля в путешествии по первому кругу политики. – Какой-то наёмный парень отлынивал от дела при распространении листовок, а одна девица оказалась подружкой молодца из аппарата областной администрации.

Саранцев задумчиво помешивал остывший кофе, пытаясь провидеть тайные пружины, вынуждающие машину его нового работодателя к движению. Он привык понимать внутреннее устройство административных схем, определявших его деятельность. Следует предвидеть возможную реакцию системы на любой твой шаг, иначе быстро зайдёшь в тупик.

– Каким образом Сургутов проведал об их шалостях?

– Здесь мнения разнятся.

– Я даже знаю, как именно они расходятся, – хмыкнул Саранцев, и улыбка мелькнула на его лице хрупкой гримаской всезнания. – Одни подозревают стукачество, другие – хорошо поставленный контроль над персоналом. В сущности, то и другое – суть одно.

– Есть варианты, – поспешил уточнить Антонов. – Некоторые подозревают наличие нашей агентуры в лагере противника.

– Не исключено. Глупо упускать возможность нанести ущерб сопернику, если она сама идёт в руки. Как мне показалось, деньги у Покровского есть, недовольные своим положением при действующем губернаторе всегда найдутся – вот тебе и тайный платный агент. Интересней другое: сколько таких сексотов в лагере Покровского? У него есть служба безопасности?

– Есть контракт с каким-то ЧОПом на охрану штаба, но причастность охраны к слежке за людьми лично я заметить не успел.

– Ладно, ещё об уволенных, – раздражённо прервал Серёгу Саранцев. – Как выглядела процедура увольнения?

– Тебе не всё равно?

– Нет, это важно. Их выволакивали за шиворот или молча рассчитали и предложили больше не появляться?

– Скорее, второе, – нерешительно пожал плечами Антонов. – Понимаешь, всегда трудно провести черту. Здесь тебе не химия или математика – чётких ситуаций не бывает в принципе. Собирали всех в одной комнате, выходил Сургутов и объявлял: вот этот вывалил все свои листовки в мусорный бак и целый день шлялся по разным своим делам. Такие вещи никому прощаться не будут впредь, а теперь предлагается виновному собрать вещи и удалиться.

– Он пытался что-то объяснить, оправдаться, обвинить Сургутова в клевете?

– Нет, он принял вид, будто ему всё равно.

– Ему действительно было всё равно? Возможна такая ситуация, что он несколько недель исполнял свои обязанности не за страх, а за совесть, но тот конкретный день ему понадобился для личных нужд? И, предположим, тот же самый Сургутов не дал ему отгул?

– Вполне. Я разговаривал даже с добровольцами, которые к тому охальнику относились хорошо. Но Покровского и Сургутова оправдывали. Мол, нельзя команду распускать. Наёмных никто не заставляет вкалывать круглые сутки, время для себя найти можно. В подробности они не вдавались, а я не слишком интересовался.

– Хорошо, а девица с неправильным ухажером?

– Кажется, горько плакала, но сочувствия не снискала.

– Что говорили добровольцы про неё?

– Что ей следовало сразу предупредить о своём приятеле, не маленькая.

– При найме новых сотрудников им задают вопросы о порочащих связях?

– Не столько о связях, сколько об убеждениях. У них тут целый вопросник разработан, по-моему не без участия психологов. Никого не спрашивают напрямую, какой партии они симпатизируют, но через всякие околичности и через вопросы об отношении к афганской и чеченской войнам вычисляют своих.

– И каков же правильный ответ на вопросы о войнах? Меня тоже спросят?

– Не знаю, станут ли терзать тебя, но вряд ли. А правильный ответ, насколько я понял, состоит в следующем: в Афган вообще не нужно было лезть, с Чечнёй – другого выхода не оставалось. Но в развёрнутом виде есть продолжение: в Афгане следовало больше сделать с материально-технической точки зрения для обеспечения победы, в Чечне – следовало навербовать несколько дивизий контрактников, хорошо их вооружить, оснастить и оплачивать, после чего последовательно воевать до полного истребления банд без всяких попыток мирного урегулирования.

– И все ныне здесь работающие отвечали именно так?

– Не думаю. Но здесь точно нет ни одного человека, назвавшего эти войны преступными.

– А этот Покровский – что, за восстановление Советской власти и всё такое прочее?