— Пусть теперь сохнет, а потом, по морозцу, мы ее — под цепы и обмолотим!
К дому мы подъехали в сумерки. Мать помогла нам отпрячь Гнедка, а за ужином сказала:
— Беженцев-то в барское именье отослали. Ох, наши богачи и ворчали! Помещице, мол, рабочие нужны, а нам разве нет? Староста только руками разводил: «Так велено уездным начальством, а я супротивничать не в силах».
Отец слушал-слушал и передернул плечами:
— Провалиться бы им, богачам-то нашим! Как собаки друг на друга рычат...
Я спросил:
— Мам, а меня в школу не звали?
— То-то, что звали! Опять убогий Ванюха приходил: сказал, кто завтра на уроках не будет, того больше в школу не пустят.
Отец проворчал:
— Теперь могли бы с неделю подождать: хлеб же с поля убираем!
* * *
Все-таки утром отец послал меня в школу. И первым в этот утро занимался с нами священник. Мы опять слушали молитву, а Ванька Корабельщиков, как бродячий монах, уныло тянул:
Богородица дева, радуйся!
Чему богородица должна была радоваться, ни Ванька, ни кто-нибудь другой в классе не знали. Мы только крестили лбы и шмыгали простуженными носами. Священник делал вид, что на нас не глядит, но все время вертел линейкой...
После молитвы он воздел руки к портрету императора:
— Дети, это портрет его императорского величества Николая Александровича Романова. Богопомазанный император ведет войну против немецкого кайзера Вильгельма... Так попросим же всемилостивейшего творца неба и земли, чтобы он помог нашему любимому государю победить черную рать еретика Вильгельма. На колени, дети, и молитесь!
Мы с шумом опустились на колени и начали креститься и стукать лбами о пол: стук! стук! стук!..
Федька Егранов кланялся и то ли мне, то ли только себе бормотал:
— Водкой пахнет! Это от батюшки...
Наконец священник скомандовал:
— Встать! Теперь, дети, давайте споем гимн в честь его величества божественного императора России...
И, взмахнув широченным рукавом рясы, он запел:
Бо-же, ца-ря хра-ни!
Ученики гимна не знали и потому молчали. Маленький, худенький Андрейка Щицин спросил меня:
— Мишка, а чем бог нашего императора мазал?
Я один раз слышал от отца, что царей перед тем, как их посадить на трон, мажут маслом, которое называется миром. Но сказать такое Андрейке я побоялся: разговоришься, а священник заметит — и тогда опять в угол на колени! Поэтому я коротко ответил:
— Бог мазал императора кислой сметаной...
— А почему сметаной, да еще кислой?
— Так император-то был тухлым и пухлым: бог его сметаной помазал, а кошки вылизали и вылечили...
Священник заметил наш разговор и прикрикнул на меня:
— Суетнов, опять просишься на колени? Не разговаривать!
И он обратился ко всему классу:
— Пойте со мной! На-ча-ли!
Боже, царя храни!
По классу гулял водочный запах. Ученики, особенно девчонки, брезгливо морщились и вразнобой, кто во что горазд, прокричали три слова гимна. Священник опять остался недовольным:
— Да вы что? Слов гимна не знаете? Вас родители не научили? А ну, Щицин, скажи слова гимна!
Андрейка как-то сник:
— Я, батюшка, эту гимну первый раз услыхал!
У священника глаза сузились:
— Не знаешь? Марш в угол!
Размазывая шапчонкой слезы, Андрейка поплелся в угол. Священник посмотрел на меня.
— Суетнов, продекламируй слова гимна!
Гимн я знал слабо и, боясь напутать, тоже закрыл лицо шапчонкой и захныкал:
— Не знаю...
— Тоже не знаешь? А учителя тебя грамотеем зовут. В угол!
Я встал рядом с Андрейкой и только хотел ему шепнуть что-то, как священник даже взревел:
— Э-т-о что за разговор? Вон из класса! Вон!
Мы схватили свои зипунишки и выскочили из школы, да скорее к тесовому сарайчику с тремя дверями. На одной из них кто-то нарисовал тележное колесо, и мы упрятались за этой дверью. Андрейка повеселел.
— Давай, Мишка, гимн разучивать?
Я согласился:
— Начнем. Подтягивай!
И я запел, завел:
Бо-же, ца-ря хра-ни!
Только мы распелись, в школе началась перемена, к сарайчику прибежали ученики и стали нам подпевать, да так, что сарайчик вздрагивал!
То ли священнику кто-то об этом сказал, то ли он сам услыхал, но он появился возле сарайчика и загремел:
— Я вам покажу, как гимн императору в нужнике распевать!
Ученики выскочили из кабин и убежали, а мы с Андрейкой замешкались, и нам пришлось затаиться. Священник кулаками загрохотал в дверь с тележным колесом:
— Откройте, мерзавцы!
Мы поняли, что попались словно птички в силки, и растерялись: начали было заднюю стенку сарайчика ломать, но сил не хватало. Андрейка шепнул:
— Давай откроем дверь и кинемся попу в ноги. Он упадет, а мы убежим!
Я согласился. Тихонечко-легонечко, неслышно поднял дверной крюк и приготовился прыгнуть на священниковы ноги, но он распахнул дверь и схватил нас за воротники:
— А ну, басурманы, шагайте в школу!
На крыльце нас встретил Коронат Александрович и озабоченно спросил:
— Отец Петр, чем эти мальчики вас разгневали?
Священник не проговорил, а яростно зарычал:
— Это язычники! Подумать только, гимн императору в туалете распевали!
В школу священник не пошел, и мы его в тот день больше не видели.
* * *
В следующий понедельник мы опять трепетали от страха: вот-вот придет священник, да хорошо еще, если не хмельной. Но дверь открылась и на пороге показался дьякон Бланков Иван Александрович. Своим огромным животом он закрыл дверной проем, а перешагнув порог, зафыркал, как паровоз:
— Фур! фур! фур!
Дьякон был таким волосатым, что походил на сказочного лешего. Длинные густые волосы полностью укрывали его широченные плечи, а широкая бородища скрывала под собой богатырскую грудь.
Мы замерли, боялись дышать и шевелиться, но когда на нас сквозь заросли волос глянули смешливые незлые глаза, то вольготно вздохнули.
А дьякон передвинулся к классной доске и рявкнул будто в огромную трубу:
— Ну-с, что вы здесь с батюшкой священником изучали?
Никто из класса не осмелился ответить, и тогда дьякон пальцем показал на меня:
— Ты, я помню, сын бондаря? Скажи нам, чему вас батюшка учил и что наказывал запомнить?
Я вскочил и скороговоркой выпалил:
— Батюшка заставлял нас просить царя небесного, чтобы он помог императору Николаю Лександровичу Романову победить еретивое войско германского кайзера Вильгельма. И еще батюшка заставлял нас петь гимн «Боже, царя храни», но только слов никто не знал и пели плохо, а батюшка сердился, бранился и ставил нас с Андрейкой Щициным в угол...
Из-за моей спины выглянул Андрейка:
— Мы с Суетновым разучивали гимн, а батюшка схватил нас за воротник и велел идти в угол да стать на колени.
— О-о-о! За что же это батюшка так строго вас наказал?
Андрейка спрятался за мою спину и не ответил. Отозвалась Устя Паньшина:
— Они в тувалете пели гимн, а батюшка их за ухи вытащил!
Дьякон весь содрогнулся, закачался и взорвался смехом:
— Хо-хо-хо! В клозете пели гимн императору? Хо-хо-хо!
От этого громового хохота задребезжали, заныли, застонали стекла в окнах, а портрет императора словно маятник закачался и... упал на пол. Девчонки взвизгнули:
— О-о-й, убьет!
— Портрет царя ляпнулся!
Дьякон поднял портрет, огляделся, где бы его поставить, и сунул портрет в шкаф:
