Вероятнее всего, дело было не в печати с наркотиком, а в том, что случилось в ресторане.

Отовсюду до меня доносились разговоры на разных языках, но здесь никто не заставлял меня отворачиваться или притворяться, будто я не понимаю слов. Никто из этих людей и не подозревал, что я знаю, о чем они говорят.

Потому что здесь не было правил.

Я родилась в семье коммерсантов и принадлежала к классу торговцев. Помимо англеза — языка, общего для всех, я имела право знать только паршон. Это был второй и последний язык, который я могла понимать.

Но я не была похожа на других.

Я была единственной.

Такая свобода являлась элементом привлекательности подпольных клубов, мест, где класс не имел значения, где социальные границы размывались. Военные сидели здесь рядом с людьми в розыске, с выродками и отбросами общества, притворяясь хотя бы ненадолго, что они друзья. Что они равны. И дочь торговцев могла забыть о своей доле.

Это все, о чем я мечтала.

Но я была прагматиком. Я не грезила о другой жизни, не думала о том, как избежать ограничений своего класса, поскольку сделать это было невозможно. Я та, кто я есть, и ничто этого не изменит. Такие места, как «Добыча», — всего лишь притворство, ночная передышка.

Отойдя от перил, я окунулась в море тел, замечая окружающие цвета. Я всегда обращала на них внимание. В клубе можно было не носить одежду практичных, тусклых оттенков коричневого, черного и серого. Здесь, где разделения на классы не существовало, цвета обретали материальность. Одежда, временная краска для волос, помада и лак для ногтей сияли переливающимися оттенками изумрудного, алого и сливового. В этих стенах даже темно-синие и черные цвета казались более глубокими и насыщенными.

Бруклин в мерцающем золотом платье, которое блестело в свете вспыхивающих ламп, открывая ее крепкие ноги, отлично сюда вписывалась. Я же была одета в свое обычное серо-коричневое льняное платье, спускавшееся ниже колен.

Я смотрела на окружающих меня людей. В основном это были такие же, как мы, несовершеннолетние. Молодые, энергичные, не имеющие отдушины в реальной жизни. Они — мы, поправила я себя, пусть даже мое платье было тусклым и унылым, — создавали причудливую человеческую радугу.

Я протиснулась к подмосткам, возвышавшимся над танцполом, где едва одетые девушки разогревали толпу. Их тела и движения поистине завораживали. Они должны были развлекать нас весь вечер.

Я обратила внимание на одну танцовщицу: движения ее бедер идеально соответствовали пульсирующим ритмам песни. На нее падал голубой свет прожектора, из-за чего казалось, будто ее кожа светится неестественным оттенком сапфирового. Из тонкого ремешка, охватывающего ее шею, тянулись бусы, доходя до пояса, который свободно охватывал бедра. Когда она покачивалась, бусины ударялись друг о друга, сдвигались, перемещались и расходились вновь. Как и у остальных танцовщиц на платформах, бусы почти ничего не закрывали, но в этом и состоял смысл.

Ее длинные ноги, изящные и гибкие, будто предназначались для выступления в такой манере. Возможно, она действительно этому училась. Жизнь изгоев не была похожа на жизнь всех остальных: они выполняли работу, считавшуюся непрестижной для тех, кто входил в систему классов.

Танец наверняка попадал в эту категорию. Особенно тот, что исполняла девушка.

Я наблюдала за ней несколько долгих минут, восхищаясь свободой, которая у нее была на этой сцене. Дочери торговца никогда бы не разрешили зарабатывать на жизнь подобными выступлениями.

— Рад, что ты решила прийти, — произнес за спиной низкий голос, прервав мои размышления.

Я повернулась, смущенная тем, что меня застали разглядывающей танцовщиц.

— Мы знакомы? — спросила я, но тут же поняла, что да. Я уже видела этого человека. — Точно, ресторан, — поправилась я. — Ты был там сегодня вечером.

Он смотрел на меня с непонятным выражением лица, сдвинув к переносице густые черные брови. Я чувствовала, что меня изучают, но совсем не так, как это делал вышибала у входа. Меня охватило какое-то темное, смутное предчувствие, появилось неопределенное ощущение в животе.

Он оказался больше, чем я его запомнила, — слишком большим для этого битком набитого зала, и я почувствовала себя маленьким ребенком. Он занимал слишком много места, вдыхал слишком много воздуха.

Кожу на затылке стянуло, голова мигом прояснилась, будто наркотик, путешествующий по моему организму, испарился в мгновение ока. Все ощущения усилились, глаза оставались прикованными к его.

— Я не был уверен, что ты придешь. — Он говорил тихо, почти шепотом, несмотря на громкие, бьющие по ушам ритмы.

— И я. Я даже не была уверена, что этим вечером вообще где-то буду, — выпалила я.

Он приподнял бровь.

— Может, я не вовремя? Если ты хочешь побыть одна, мне лучше уйти.

Вокруг нас бесилась толпа. Если бы мне действительно хотелось побыть одной, я бы ни за что не отправилась в «Добычу». Но неожиданно я попала в ловушку его холодных темно-серых глаз. Они беспокоили меня, и я не могла понять чем. Дыхание сбилось, у меня возникло странное ощущение, что мне следует от него отвернуться. Однако я словно была зачарована.

— Нет, все нормально, — наконец сказала я, и упругие нити моих запутанных эмоций затянулись еще сильнее.

Предчувствие, что этого человека надо избегать, укрепилось.

Он нахмурился, но его губы изобразили кривую улыбку.

— Это хорошо, потому что предложение было пустым. Я бы все равно остался. Я Макс. — Его улыбка стала шире, и я поняла, что он меня поддразнивает. В тот момент мне хотелось походить на Брук. Хотелось увереннее вести себя с парнями. Он протянул руку.

Когда я ее не пожала, он потер челюсть — обычный жест, но я не могла не заметить изящество его движения.

Пока меняли музыку, надолго воцарилась тишина. Я понимала, что должна представиться, но вместо этого отвернулась, делая вид, что интересуюсь танцовщицами на высокой сцене. Однако все, что я тогда замечала, был он, и при любой возможности тайком на него косилась. Его одежда была лучше, чем всё, что я когда-либо видела — даже лучше шелка, подаренного Ароном, — и вопреки здравому смыслу мои пальцы жаждали прикоснуться к роскошной ткани его пиджака. Хотя бы раз.

Я вовремя остановилась, опустив руку и вздернув голову, радуясь, что одумалась прежде, чем дотронулась до него и выставила себя полной дурой. В тот момент я заметила, что он улыбается мне — мне, — и мое сердце замерло.

Я развернулась и посмотрела ему в глаза. Жесткие грани его лица смягчились, и внезапно он стал похож на мальчишку. Прекрасного мальчишку. Слишком прекрасного. Мне захотелось дотронуться до него, как минуту назад хотелось коснуться ткани его пиджака… пройтись по коротким темным волосам, ощутить гладко выбритую челюсть, полную нижнюю губу.

Я вздрогнула. О чем я думаю? Может, я слишком похожа на Бруклин?

— Я… я передумала. Наверное, мне все же пора, — пробормотала я, пятясь назад… сперва один неловкий шаг, затем второй.

Макс нахмурился и протянул руку, чтобы меня остановить.

— Подожди. Не уходи.

Я чувствовала силу и тепло его пальцев, проникавшее сквозь простую ткань моего платья, и внезапно пожалела, что не уговорила Бруклин дать мне что-нибудь из ее гардероба. Ее платья небыли новыми, но, безусловно, были куда более открытыми и сшитыми из тканей получше. Я попыталась представить, каким его прикосновение ощущалось бы на моей коже.

Подняв глаза, я изумилась густому ряду его темных ресниц, вновь почувствовав, что не должна этого делать, что мне следует отвернуться. Пришлось напомнить себе, что здесь, в клубе, деление на классы исчезало. Пусть даже это была всего лишь иллюзия.

Однако такая мысль меня подбодрила, и я позволила себе слегка улыбнуться, склонив голову набок.

— Почему ты хочешь, чтобы я осталась?

За это он наградил меня улыбкой и отпустил руку. Пожалуй, это был честный обмен.

— Я надеялся хотя бы узнать, как тебя зовут. Это меньшее, что ты можешь сделать — я пришел сюда только для того, чтобы с тобой повидаться.