— Еще чуть-чуть, — сказала я, проходя мимо места казни и замечая, что ее шаги становятся медленнее. — Мы почти пришли.

Анджелина все так же молчала.

Подойдя к зеркальному стеклу родительского ресторана, я сжала ее руку. Внутри мы видели только темноту, ни огонька, который мог бы вселить надежду на их присутствие. Оставаться здесь не имело смысла.

Я постаралась скрыть эмоции, чтобы Анджелина не видела, как я расстроена. Чего я ожидала? Брук не лгала, говоря, что они заходили в ресторан. И все же я не могла вот так просто сдаться.

Мы пошли быстрее, воодушевленные близостью дома. Почувствовав, что Анджелина спотыкается, я, наконец, взяла ее на руки, и она прижалась ко мне, засыпая.

Были здесь и другие разрушенные здания; руины портили городской пейзаж, но у меня не было времени, чтобы это обдумывать.

Когда мы добрались до родной улицы, мое сердце колотилось в предвкушении встречи.

Я замедлила шаг и теперь шла не так уверенно, впитывая каждую деталь. Все выглядело нормальным, практически не затронутым нападением, которое всколыхнуло город всего ночь назад. С тех пор, как родители вытолкнули нас с сестрой на улицу, где начинались бои, прошла, кажется, целая жизнь.

Перед нами стоял наш дом, тихий, молчаливый, скрытый темнотой.

Меня охватило отчаяние и не отпускало до тех пор, пока я не почувствовала, что мои легкие сжимаются. Я поставила Анджелину на ступени крыльца и дернула дверь.

Она была не заперта.

Никогда прежде родители не оставляли дверь открытой.

Я толкнула ее, и скрип петель возвестил о нашем прибытии. Сдерживая дыхание, я прятала Анджелину за спиной, не зная, от чего ее защищаю.

В наш дом не проводили электричество — это была роскошь, не доступная семье торговцев, — и я сунула руку за дверь, где обычно находилась лампа. Однако на этот раз ее там не оказалось, как и столика, на котором она стояла.

Я едва не задохнулась от страха.

— Стой здесь, — тихо приказала я, но Анджелина только крепче прижалась ко мне, шагая в унисон и не собираясь от меня отходить.

Я моргала, пытаясь приспособиться к темноте в стенах собственного дома. Сделав очередной шаг, я почувствовала, как под ногой захрустело стекло, и Анджелина еще отчаяннее стиснула мою руку.

Шаги по мусору казались невероятно громкими, и от этих звуков внутри у меня все сжималось.

Бесцельно шаря руками в темноте, я вздрогнула, наткнувшись на громоздкий деревянный обеденный стол, и обрадовалась, обнаружив знакомый предмет.

Мои пальцы ощупывали поцарапанную поверхность, чувствуя знакомые с детства отметины, и я с облегчением вздохнула, найдя свечу в центре стола, там, где она обычно стояла. Со свечой в руке я обошла стол вокруг, отыскала шкаф и нашарила в ящике спички.

Бледное пламя свечи было прекраснее любого рассвета, какой я когда-либо видела. Из груди вырвался вздох облегчения.

Свет меня подбодрил, и впервые я осмелилась сообщить о своем возвращении. Вполне естественно было позвать родителей на языке, который они предпочитали. Я повернулась. Анджелина все еще жалась ко мне, пока я осматривала комнату.

— Мама! Папа…

Слова едва успели сорваться с языка, а я уже пожалела, что раскрыла рот.

Мой дом — наш дом — выглядел так, словно в него попала бомба. Но я понимала, что дело не в этом. Стены стояли и были крепкими.

Пальцы Анджелины впились в мою ладонь.

— Я не знаю, — ответила я на ее молчаливое дыхание.

Я вглядывалась в каждый уголок, в каждое освещенное огнем место, надеясь, что мы одни и, кто бы ни сделал это с нашим домом, он уже ушел.

Теперь я точно знала, что родителей здесь нет. У них была какая-то причина покинуть дом.

Разбитая лампа за дверью явилась только началом — все внутри было перерыто сверху донизу. На полу валялась перевернутая мебель. Подушки были вспороты, их содержимое рассыпалось по полу. Книги и фотографии разбросало так, словно в дом залетел мощный ветер; кое-где из пола были вырваны доски.

Я не знала, зачем потребовалось это делать, а главное — кому.

Моей первой мыслью было убежать вместе с Анджелиной, если те, кто это сотворил, вдруг вернутся. Но это был наш дом, и идти было некуда. По крайней мере, до тех пор, пока у меня не появятся ответы. А я отчаянно хотела знать, что случилось с моими родителями.

Пока Анджелина спала на диване, я убиралась, возвращая подушки и их содержимое на свои места. Я не хотела отправлять ее в постель — она находилась слишком далеко от места, где я пыталась вернуть дому хотя бы какое-то подобие порядка, починить пусть даже часть того, что было сломано. Без возражений она улеглась на диване, зевая громко и глубоко, и я накрыла ее пледом. Ей бы вряд ли захотелось спать далеко от меня.

Я расставила мебель, подмела осколки разбитой лампы у входа, собрала с пола бумаги, книги и фотографии. Большинство из них были хорошо мне знакомы, являясь частью домашнего быта: рецепты, детские сказки — отец читал их сперва мне, когда я была маленькой, а потом Анджелине, — и стопка семейных фотографий, которые родители могли себе позволить на наш скромный доход.

Но были здесь и другие вещи, которые я видела впервые. Рядом с дырой в полу стояла резная шкатулка, которая никогда прежде не попадалась мне на глаза. В ней были документы, многие из которых выглядели очень старыми — даже старше, чем поколение моих родителей; жесткая бумага, на которой они были напечатаны, загибалась по краям, краска со временем выцвела. Я полистала их, но не нашла ничего интересного. Древние земельные договоры, правовые нормы, личная переписка, в основном датируемая временем до Революции Правителей. Среди них были выцветшие портреты, лица людей, которых я не знала. Старые, но прекрасные. И невероятно завораживающие.

Опустившись на колени, я рассматривала фотографии, водя пальцем по обращенным ко мне лицам.

Я знала этих людей — этих незнакомцев. Мужчин, женщин, детей. Я узнавала их позы, выражения, сами их черты.

Я рассматривала фотографию мужчины, и на моих губах возникала улыбка, когда я переводила взгляд от его рта к глазам и светлым волосам. Его лицо было лицом моего отца. И моей сестры, думала я, глядя на крепко спящую на диване Анджелину.

Я коснулась пальцами своей щеки, носа, подбородка. И моим.

Но кто все эти люди? Почему я никогда не видела этих снимков?

Я вглядывалась в них, пытаясь найти объяснение.

Некоторые мужчины носили что-то вроде лент через плечо, и на каждой была одинаковая эмблема. Я приблизила фотографию к лампе, стоявшей рядом на полу, и попыталась разобрать написанные на ней слова. Но изображение было слишком нечетким и выцветшим.

Разочарованная, я зажмурилась, пытаясь понять, что же меня так задело в этих снимках.

Я посмотрела на разбитую шкатулку. На ее поверхности можно было разобрать детали символа, похожего на тот, что носили мужчины на фотографии, однако сейчас он был сломан. Я начала собирать его осколки, будто головоломку, используя в качестве образца снимок.

С улицы до меня донеслись голоса. Они казались далекими, словно из другой жизни.

Закончив собирать эмблему, я замерла в восхищении. Превосходная резьба, искусная работа. Но эмблема ничего мне не говорила. Просто узор. Сложный и красивый орнамент.

Вздохнув, я коснулась изящно украшенной поверхности шкатулки, и мир вокруг меня содрогнулся. Зрение помутилось, а все ощущения внезапно сконцентрировались на кончиках пальцев. Казалось, замерло даже время.

Я вновь провела по деталям резной шкатулки, чувствуя каждый изгиб узора и понимая, что это не просто украшение.

Это язык. Тактильный язык.

И я его понимаю.

Я задохнулась, отдернула руку и прижала ладонь к бешено колотившемуся сердцу. Мне вдруг захотелось вернуться назад и не совершать этого простого действия, этого легкого прикосновения к поверхности восстановленной шкатулки. Я хотела забыть все, что узнала.