— Бери сестру и бегом в шахту, — отрывисто и деловито сказал отец.

Мать протянула мне руку Анджелины, и я взяла ее, пытаясь дрожащей ногой попасть в расшнурованные ботинки.

— А вы? Вы с нами не идете?

Опустившись на колени, отец принялся завязывать мне шнурки, а мать гладила волосы сестры. Она поцеловала нас, едва сдерживая слезы.

— Нет. Мы останемся здесь на случай, если придут войска. Если мы с матерью будем здесь, они могут решить, что нас только двое и мы живем одни. — Завязав мне ботинки, он встал и наткнулся на мой встревоженный взгляд. — Тогда, надеюсь, они не станут искать тебя и твою сестру.

Его слова ничего не прояснили — все это вообще не имело никакого смысла. С чего вдруг войска заинтересуются нами, с родителями или без? Зачем им искать двух девочек, двух детей, исчезнувших в ночи?

Я покачала головой, собираясь возразить ему, сказать, что без них я никуда не пойду, но не смогла выговорить ни слова.

— Иди, Чарлина. Быстрее же. — Он подтолкнул меня к дверям. — Нет времени спорить.

Как я ни упиралась, он был сильнее и без труда преодолел мое сопротивление.

Анджелина повисла на мне, обхватив руками шею и сжимая Маффина в побелевшем кулачке. Ее большие глаза были наполнены ужасом.

Под пронзительным, отдававшимся в ушах воем сирен я уступила, понимая, что обязана увести Анджелину в укрытие.

— Мы придем, когда будет безопасно. — Увидев, что я, наконец, иду к дверям, отец смягчился.

За спиной слышались всхлипывания матери.

На улице я влилась в людское море из сотен и тысяч горожан, выбежавших из своих домов. Меня толкало и швыряло во всех направлениях, и я чувствовала, как толпу охватывает паника.

Здесь, на открытом месте, рев сирен оглушал: громкоговорители, стоявшие через каждые сто футов, в подобных ситуациях служили системой тревожного оповещения. Анджелина зарылась в мою куртку, пытаясь спрятаться от резких звуков. Среди воя сирен до меня доносились плач и крики испуганных, отчаявшихся людей, но не было ничего, что указывало бы на военные действия. Ни шума моторов над головами, ни взрывов бомб, ни далеких ружейных выстрелов.

Впрочем, неважно: сирен вполне достаточно, чтобы двигаться дальше.

В городе были специальные убежища, располагавшиеся в церквях, школах и даже в заброшенных переходах под улицами. Именно туда держало путь большинство людей. Там семьи договаривались встретиться на случай, если боевые действия начнутся в опасной близости от дома.

Однако мы с Анджелиной направлялись не в такое бомбоубежище, поскольку отец считал, что эти укрытия чересчур на виду. Они не смогли бы никого уберечь. Их стены не спасут от войск, которые готовились войти в город с востока, или от повстанцев, сражавшихся, чтобы свергнуть королеву Сабару. Иногда людей следовало бояться больше, чем оружия — по крайней мере, в разгар войны. Люди могут быть жестокими, беспощадными, смертельно опасными.

Мы прятались в другом месте. В стволе шахты за городом.

Обхватив Анджелину, я пробиралась сквозь толпу, тяжело стуча ботинками по мостовой, наклонившись вперед и периодически натыкаясь на людей. Чем дальше мы уходили от центра, тем меньше вокруг становилось беженцев, и, в конце концов, мы остались вдвоем, если не считать редких путников, быстро скрывавшихся в ночи.

Мы приближались. Я уже видела окружавшие город стены, выстроенные ради нашей безопасности, чтобы остановить врагов, но теперь ставшие для нас ловушкой. Только они отделяли нас от скрытых за ними шахт.

Я смотрела, как по этим стенам взбираются люди, которые, по всей вероятности, рассуждали так же, как мой отец.

Мы достигли периметра, и теперь между нами и нашей целью высилась бетонная баррикада. Я опустила Анджелину на землю.

— Ты пойдешь первая, — сказала я.

Она напряглась, но возражать не стала. Я подняла ее как можно выше и изо всех сил подтолкнула. Я слышала, как она упала на землю с другой стороны стены, но сейчас было не время чувствовать себя виноватой.

Я начала карабкаться следом, цепляясь ботинками за выбоины в бетоне и подтягиваясь на руках. Почти добравшись до верха, я почувствовала, как моя нога соскальзывает, и больно ударилась правой щекой о предательский бетон. Рот наполнился кровью, глаза мигом заволокло слезами. Я была уверена, что сломала скулу, но не спрыгнула обратно, вцепившись в стену и до боли в мышцах подтягиваясь вверх. Наконец, мне удалось перебросить через стену ногу и вытянуть за собой остальное тело.

По ту сторону было темно; свет городских огней не достигал этих мест.

— Отойди, — сказала я Анджелине, не видя, где она стоит.

Я спрыгнула со стены, тяжело приземлившись на ноги и погрузив руки в сырую траву. Там, в темноте, меня нашла Анджелина: ее маленькие руки коснулись меня всего через несколько секунд после того, как я оказалась на земле. За спиной продолжали выть сирены.

Не теряя времени, я обхватила ее за пояс, подняла, не обращая внимания на ломоту в руках и ужасную боль в щеке, и побежала к шахтам.

Кусты и лозы, выросшие вокруг входа, напоминали призрачные контуры острых зубов. Я ломилась сквозь них, не глядя по сторонам и не думая, что нас может кто-то увидеть. Мне надо было внутрь, в укрытие.

В шахте стояла почти полная темнота, но я не замедлила шага. Вытянув руки, я коснулась скошенных стен. Я знала эти туннели: в детстве мы часто гуляли здесь с Ароном и Брук, исследуя переходы, разбивая лагеря и притворяясь, будто шахты — наше личное королевство.

А сейчас я молила о том, чтобы они послужили убежищем для меня и моей сестры.

После того, как смолкли сирены, мы еще долго оставались в шахте. Раненая щека продолжала пульсировать, следуя ритму сердца, и скоро я поняла, что мой глаз заплывает.

Охваченная усталостью, я закрыла глаза. К наливавшемуся синяку прикоснулись кончики пальцев Анджелины, и прежде, чем я успела ее остановить, моей щеки коснулись ее губы. Поцелуй был легким — так целует мать.

Глядя в темноту, я накрыла рукой ее пальцы, но было поздно. Я уже чувствовала покалывание от ее прикосновения, а боль постепенно начинала стихать.

— Не надо, — прошептала я, радуясь, что сейчас темно, и нас никто не видит. — Нельзя это делать. Нельзя, понимаешь?

Она взглянула на меня, и я возненавидела вспышку боли, которую разглядела на ее лице. Я не хотела напугать ее или отругать. Только уберечь и защитить. Но это прикосновение, напомнившее мне, почему я здесь и почему была ранена, заставило выкинуть из головы сирены, панику и боль.

Мы не могли рисковать раскрытием наших тайн перед кем бы то ни было. Никогда.

— Все в порядке. Теперь мы в безопасности. — Я обняла сестру, и скоро она расслабилась у меня на руках.

В конце концов, Анджелина погрузилась в беспокойный сон, оставив мне небольшой шанс на то, что и я этой ночью смогу поспать. Я устала, обессилела, но страх то и дело выдергивал меня из дремы. Ко всему этому добавлялся постоянный дискомфорт.

Тонкая ночная рубашка под курткой едва сохраняла тепло — Анджелина грела меня лучше. Я прижалась к каменной стене, стараясь не беспокоить сестру, но мою руку свело, а спина и плечи болели.

Я не могла не думать о словах отца: мы должны спрятаться, чтобы приближавшаяся армия не нашла меня и Анджелину. Казалось, в его объяснении чего-то не хватает.

Темноту разогнал свет лампы, отбрасывавший болезненные блики и обжигавший глаза. Но в эту секунду я увидела Арона, а он — меня, и внезапно мы с Анджелиной поняли, что больше не одиноки.

Теперь я могла видеть и других беженцев. Здесь сидели семьи, жавшиеся друг к другу в поисках тепла, и люди, рядом с которыми никого не было. Одних я знала, других — нет. Но сейчас мы были едины, обретя убежище в подземных туннелях.

Арон улыбнулся и быстро покинул свою семью, направившись к месту, где съежились мы с сестрой. Его отец, сплетничавший с соседями, не заметил отсутствия сына, а мачеха была слишком робкой, чтобы об этом сказать.