– Брат, как думаешь, мы бессмертны?

– Не городи чушь, Девятая. Мы такие же смертные, как и остальные. Спи.

– Не называй меня так! Меня зовут Мира! В детском доме такие правила.

– В детском доме правила подразумевают отбой в десять. А правила…

– …нельзя нарушать.

– Дашу-у-уля! – тошнотворно громкий крик огласил кабинет, вызвав предсказуемые смешки. – Ты куда это от меня сбежала, красота моя неразумная?

Костя завалился на свободное место рядом, а я не смогла сдержать недовольного шипения, правда, очень тихого. Вообще, я привыкла терпеть молча – иногда это помогало. Костя выхватил из-под моего локтя тетрадь, открыл ее на последнем домашнем задании и начал старательно прорисовывать огромный член поверх выполненных заданий. Мои слабые попытки остановить его результата не дали. И я прекратила. Ничего страшного. У меня в рюкзаке есть черновик – сдам его. Учителям обычно и дела нет, почему я так часто «делаю» домашки не в тетрадях.

Я знала, что в сложившейся ситуации виновата сама. Это я допустила ошибку еще два года назад, что и привело дела к текущему состоянию. В старой школе я, может, звездой и не была, но общей неприязни никогда не вызывала. Училась отлично, со всеми одноклассниками отношения были доброжелательными. Кто бы мог подумать, что перевод в профильную гимназию с языковым уклоном так кардинально изменит мою жизнь? Оптимистично настроенная, знающая, чего стоил мой перевод родителям, я очень переживала, что не смогу потянуть новый уровень, поэтому старалась изо всех сил. Видимо, слишком старалась. Первая ошибка была допущена еще в самом начале, когда я только пришла в новую школу. После ответа Константина Белова, считавшегося лучшим в классе, учительница английского обратилась к остальным:

– Да, рассказ получился хорошим. Но кто заметил ошибку?

Мне нужно было зарекомендовать себя перед учителем, показать, что место в этом классе получено не просто так, потому, волнуясь, я подняла руку и после разрешения ответила:

– В последнем предложении правильнее было бы использовать Past Perfect Continuous, там ведь есть уточнение…

– Верно! Садись, Костя, четыре. Молодец, Даша, тебе пятерка за внимательность.

И еще не успев ощутить прилив радости от одобрения учителя, я поняла, что сделала неверный ход: на меня разом уставилось несколько пар глаз, и даже раздалось тихое: «Сильно умная?» Сам Костя лишь усмехнулся.

Нет, это еще не стало началом катастрофы. Только незначительная неприязнь, которая быстро бы забылась. Но на свою беду я не сделала нужного вывода: отношения с одноклассниками бывают важнее, чем уважение учителей. И сама сильно ухудшила ситуацию уже через неделю, когда наша классная руководительница – заполошная девушка – поймала меня в коридоре перед уроками и, преданно заглядывая в глаза, спросила:

– А ты почему не на олимпиаде? Там ведь Белов сегодня участвует, весь класс пошел его поддержать!

За что мне ставят пятерки? Мне – не умеющей думать. Мне – полной идиотке.

– Так ведь Белову вчера из комитета позвонили! Сказали, что приехать должны только участники. У них, оказывается, мест посадочных не хватает для зрителей. Их даже не запустят в институт. Он должен был вас предупре…

И в ее округлившихся глазах прочитала смертный приговор: я сдала весь класс, который сбежал с уроков, пользуясь тем, что никому из учителей новое решение комитета не известно. И если первой ошибкой я только обозначила место своей могилы, то второй – сразу вырыла траншею, в которой меня будут хоронить до самого окончания школы.

Конечно, на следующий день получили все. Мучительные нравоучения, звонки родителям, а Белову, который был обязан рассказать руководству о сообщении из комитета, досталось сильнее прочих: речь даже шла об исключении, но потом сошлись на дисциплинарном наказании – он был вынужден дежурить в классе целый месяц. И даже занятое в олимпиаде второе место тут же потонуло в негативе от директора и учителей. Получили все. Но я больше остальных.

Чувство вины и осознание собственной глупости заставили меня встать перед классом и промямлить:

– Ребята… Костя… Пожалуйста, извините меня! Я ведь не знала, что так получится. Меня никто не предупредил! Я не знала…

Первая скомканная бумажка прилетела мне прямо в лицо, обозначая начало новой эпохи.

Вопреки моим смутным надеждам, это была не холодная война, а активная целенаправленная политика издевательств. Меня оскорбляли, шпыняли так, что пару раз втайне от мамы приходилось зашивать пиджак, прятали сменную обувь, а школьную форму после занятий физкультурой я не раз находила в унитазе. Это делали все, потому что многим для такого было достаточно команды. Первая – пусть и неявная – просто в виде одобрения, была получена от Белова, а дальше им уже хватало одобрения друг друга. Меня захлестывала обида, но понимая, что катализатором стала моя собственная глупость, я, забыв об остатках гордости, сама искала способы свернуть конфликт.

Когда Белов в очередной раз дежурил после уроков, я попыталась проскользнуть в класс, но была остановлена охранником:

– Он должен убираться один. Никакой помощи! Распоряжение директора. Ты уж прости, Николаева, не могу разрешить.

– Я… Я тогда не буду помогать. Мне поговорить с ним нужно. Пожалуйста!

Охранник ничего не ответил и зашагал дальше по коридору, давая понять, что пара минут у меня есть.

– Костя! – я прикрыла за собой дверь, не желая, чтобы наш разговор был подслушан. – Костя!

Тот елозил шваброй из стороны в сторону, не особо заботясь о том, чтобы на полу не оставалось разводов.

– Костя! – нужно было просто говорить, не дожидаясь ответа. – Пожалуйста, извини! Что мне сделать, чтобы ты и остальные меня простили?

– Возвращайся назад в свою школу. Тут ты учиться не будешь. – Я даже вздрогнула, потому что не ждала, что он хоть что-то скажет.

О, этот вариант я, конечно, обмозговала со всех сторон. Но как растолковать своим старым друзьям, почему я вернулась? Что сказать родителям, которые чуть ли не молились на эту гимназию? Как объяснить себе в будущем, почему упустила такой шанс?

– Костя… – я не поднимала на него взгляда. – Пожалуйста, прости. Я не могу уйти. Ну неужели ты никогда не ошибался?

Швабра стукнулась об пол, поэтому я решилась поднять голову.

– Ты, крыса, знаешь, что сделал мой отец? – он даже побледнел от ярости.

Я открыла рот, не находя ответа. По спине растекся холод. До сих пор мне и в голову не приходило, что Косте досталось не только от руководства школы. Его бьют дома? Состоятельная семья, солидные родители… Но чего только не бывает.

– Что он тебе сделал? – все же выдавила я.

– Мне? – Костя уже взял себя в руки и рассмеялся. – Мне он ничего не сделал! Сказал, что я поступил так, как поступил бы любой достаточно смелый девятиклассник. А вот крыс из коллектива надо изгонять.

– Костя…

Он перебил:

– Давай, встань передо мной на колени. Попроси прощения как следует, и тогда я подумаю.

Голова почему-то закружилась. Сильно, до отупения. Еще и постыдные слезы мешали сосредоточиться. Это я виновата! Я! Так разве сейчас не время засунуть гордость куда подальше, лишь бы исправить собственную ошибку? И сама не поняла, как ноги подкосились, опуская тело на мокрый пол, а изо рта вырвалось: «Прости, прости, прости».

Из этого гнусного оцепенения меня вывел взрыв смеха. Костя, хохоча во всю глотку, как бешеная гиена, обходил вокруг, снимая мой позор на телефон. Я вскочила на ноги и вылетела в коридор, проклиная себя за слабость. На следующий день это видео было уже у всех одноклассников. И почему я решила, что, унизив себя, заслужу их уважение? Конечно, ситуация только усугубилась.

В общем, девятый класс был адом. В конце концов я прекратила все попытки наладить хоть какие-то отношения с одноклассниками. Когда все начиналось, никто и не подумал бы встать на мою защиту. Более того, слабые члены любого сообщества только рады, когда гнобят кого-то другого. Даже сами принимают участие в травле, лишь бы оказаться на стороне сильных. Так что мне еще повезло, что дело ни разу не дошло до серьезного вреда здоровью. Физического, не морального. Потому что морально я была раздавлена: ревела ночами в подушку, не находя уже воли на то, чтобы продолжать сопротивляться бесконечному насилию. А потом, в очередной раз сцепив зубы и повторив себе, что учеба в лучшей школе нашего города стоит таких издержек, шла на уроки, чтобы продолжать терпеть. К концу девятого класса меня отучили тянуть руку на занятиях, есть в общей столовой, обращаться к кому-то за любой помощью и даже здороваться с одноклассниками. Меня чурались, как проказы, в том числе и те, кто не был так же агрессивен, как сам Костя. Кстати говоря, учителя, случайно ставшие свидетелями некоторых неприятных эпизодов, никакого участия в моей судьбе тоже не принимали. Я иногда даже мечтала о том, чтобы Костя или кто-то из его друзей меня избил до синяков, чтобы они сделали нечто такое, что руководство школы уже не смогло бы проигнорировать. Но этого не происходило, а значит, все продолжало идти своим чередом. Была, правда, учительница, получившая среди школьников прозвище «Снежная Королева». Что-то было в ней такое… какая-то внутренняя сила, с которой все считались. Даже Костя перестал меня донимать после ее равнодушной фразы: «Слушай, Белов, помолчи. И не подходи к Николаевой ближе, чем на два метра, а то… меня это раздражает». Сказано это было без малейшего раздражения, но с тех пор занятия по английскому стали для меня единственным временем, лишенным нервотрепки. Но потом наша Снежная Королева ушла в декретный отпуск, и все прекратилось.