— Предки этого парня явно любили букву «ф», а?.. У него была какая-нибудь кличка?

Мэтт пожал плечами:

— Если и была, мне это неизвестно.

— Тебе вообще мало что известно, приятель. Короче, все, что у меня есть: мужик за шестьдесят, заядлый игрок из Чикаго.

— Это все, что я знаю.

Восьмерка потряс головой. Это не повредило его прическе, потому что те несколько седых волос, которые у него еще оставались, были пострижены почти под ноль. Он был больше похож на честный «биток», чем на черный шар, которому был обязан своей кличкой[21].

Старик был невысокий и очень жилистый, на вид семидесяти с чем-то, и его лицо было загорелым и обветренным, высушенным временем и — Мэтт знал это — долгими годами, проведенными в пустыне. Это означало, что все годы заключения в песках Восьмерка был изолирован от Вегаса, так что начинать свои поиски ему придется с нуля. Мэтта это устраивало. Ему для данной работы нужен был кто-то совсем незаметный, и трудно было найти человека менее заметного, чем Восьмерка О’Рурк.

— Еще одна вещь, — сказал Мэтт.

Восьмерка задрал свои седые брови, невероятно кустистые и лохматые. Очевидно, мать-природа решила компенсировать почти полное отсутствие волос. Иногда она шутит со стариками.

— Я не хочу, чтобы об этих поисках узнала Темпл Барр.

— Слышь, у меня работа конфиденциальная.

— Конечно. Но, если бы я не сказал про это условие, вы могли бы случайно упомянуть о своем задании при Темпл.

Восьмерка усмехнулся:

— Эта малютка чертовски хорошо умеет вытягивать из людей то, что они хотят скрыть, а?

— Аминь, — ответил Мэтт.

— Она напоминает мне мою внучку Джилл. Если столько всего умещается в такой маленькой упаковке — пиши пропало. Ты знаешь про меня и Джилли?

Его панибратский тон явно требовал от Мэтта сказать «нет», чтобы старик мог пуститься в подробный рассказ.

— Знаю кое-что, — ответил Мэтт.

— Ну, так ты знаешь про меня и банду «Глори Хоул», и про наш клад серебряных долларов?

— Краденых серебряных долларов, не правда ли? — вежливо уточнил Мэтт.

— Да ну, мы тогда были молодые, я и все парни в банде. Это была отличная забава. Но мы провели всю жизнь в пустыне, а на фига?.. Вот этот домишко — все, что моя жена смогла купить для себя и нашей дочки.

Он оглядел непрезентабельную комнату с горизонтальными окнами стиля пятидесятых годов, прорезанными высоко под потолком. В его глазах было умиление, никак не связанное с красотой помещения — поскольку красоты в нем было мало.

— Когда жена умерла, дочка наша тоже была уже покойницей, и дом перешел к Джилл, поскольку я выпал из списка наследников и в расчет не принимался. Джилл меня приютила, когда вся эта бодяга с серебряными долларами закончилась. Потом Джилл вышла замуж за Джонни Даймонда — ну, ты знаешь этого чувака, поет песенки в «Хрустальном фениксе» и заколачивает на этом кучу бабок, — и этот дом, ясное дело, ей стал не нужен. — Восьмерка покачал головой. — Не знаю я, почему это в наши дни взрослый чувак ходит, как какой-то Самсон[22]. Ну, ладно. Короче, все наши парни из «Глори Хоул», кроме меня, теперь живут с туров по городу-призраку на девяносто пятом хайвее. Мой домишко стар, и все соседи тут гопники, но это единственный дом, который у меня есть. Мне тут нравится. Мне нравится жить в городе, где много народу. Мне нравится иметь работу после всех этих жестких лет в чертовой пустыне. Мне даже нравится искать людей, мистер Девайн, но я хотел бы знать, зачем?

— Может быть, я и сам не знаю, — ответил Мэтт осторожно. — Давайте просто посмотрим, что вам удастся разузнать, и будем тогда уже плясать оттуда.

Восьмерка взял со стола голубоватую бумажку — чек.

— Ну, смотри — деньги твои.

— И еще, — начал Мэтт.

Лицо старика сморщилось, как будто он увидел летящий в его сторону плевок. «Так я и знал, — говорил его вид. — что что-то тут не то!»

— Я кое-что расследую сам… Кое-что… кое о ком… и это еще более конфиденциально. Может быть, вы сможете мне что-то советовать время от времени?

— Да на здоровье. Еще один «пропавший без вести»?

— Нет, сам он не пропал… но, возможно, какая-то часть его прошлого…

— В библиотеке есть такие книжки, мистер Девайн. Ну, ты знаешь: называются «Как спрятать все, что угодно, и как найти все, что угодно о ком угодно».

— Нет, — сказал Мэтт, выпрямляясь на стуле. — Я не знал. А в каком отделе?

— Спроси у библиотекаря. Я такие книжки не читаю. Я их пишу.

Мэтт кивнул и решил все же наведаться в библиотеку. С чего-то нужно же было начинать.

— Этот мужик, которого ты ищешь, — Восьмерка О’Рурк, в полном соответствии со своей кличкой, любил безнадежные случаи. Это, впрочем, не мешало ему недовольно ворчать.

— Да? — отозвался Мэтт.

— Он малость помладше меня. Лет на десять или вроде того. Это может мне дать ниточку. Ну, типа, где он бывал и где он может быть сейчас. Ветераны Вегаса имеют свои привычки.

— Именно на это я и рассчитывал, — Мэтт встал и протянул на прощание руку.

Восьмерка О’Рурк стиснул ее так, что кожу зажгло.

— Удачи тебе в библиотеке, сынок.

Но Мэтт не сразу отправился в библиотеку. От Восьмерки он ушел в монастырь.

Ну и путь. Тюрьма. Трущоба. Обитель. А какие характеры — убийца, сыщик, монахиня.

«У меня был еще тот денек, — подумал Мэтт. — Приятно, что после него мне предстоит ночная смена».

Он стоял перед парадной дверью бестолкового дома в испанском стиле, зажав под мышкой коробку шоколада от «Этель М», сберегаемую от солнца, чтобы конфеты не растаяли. Лас-Вегас медленно двигался к прохладе осени и зимы, но солнце все еще было достаточно жарким, чтобы растопить шоколадки даже сквозь картонную упаковку.

— Кто там?

Мэтт нагнулся к морщинистому лицу монахини, выглядывающей из-за двери, как престарелое дитя. Сестре Мари Монике было девяносто лет, и она давно оглохла.

— Я хочу увидеть сестру Стефанию О’Доннел, — медленно и громко произнес он в бежевый пластик слухового аппарата у нее в ухе.

Прежде, чем старая монахиня сообразила, хорошо ли она расслышала его слова, из-за ее спины раздался голос:

— Сестра! — в голосе звучал ласковый упрек. — Вы не должны открывать дверь. Вдруг это кто-то, кого мы не желали бы видеть… — Дверь распахнулась шире, и сестра Стефания собственной персоной предстала перед Мэттом, готовая отразить поползновения злоумышленника, нацелившегося на церковную кружку для пожертвований. — О, Мэтт! — мгновенный переход от воинственности к гостеприимству мог бы насмешить Мэтта, если бы он был в более подходящем настроении. — Входи скорее!

Он ступил в вымощенную терракотовой плиткой прихожую, и полутемная прохлада окутала его, точно плащом.

Сестра Стефания быстро закрыла и заперла дверь за его спиной — молчаливый намек на полную опасностей улицу неблагополучного района, славного в наши дни своей подростковой преступностью.

Она отвела сестру Мари Монику в маленькую гостиную, где с экрана включенного телевизора неслись звуки мыльной оперы. Девяностолетние монахини уже не те, что были когда-то.

Большая гостиная, где принимали визитеров, была дальше по коридору — такое же чистенькое местечко с белыми оштукатуренными стенами, терракотовой плиткой на полу и классической резной черной мебелью в испанском стиле.

Проведенный в комнату Мэтт заметил одного из монастырских котов, то ли Питера, то ли Пауля, греющегося на солнце на подоконнике.

— Питер, — сказала Стефания за его спиной. Ее голос был умиротворенным: вся суета внешнего мира осталась за толстыми дверями. — Он замечательно поправляется. Даже не хромает. Похоже, у кошек действительно девять жизней.

— Сомневаюсь, что теологи одобрят вашу точку зрения, сестра, — поддразнил Мэтт, и сам удивился, как быстро к нему вернулись привычки прежних времен.