— Не надо, — простонал старец.

Он поднял дрожащую руку, дотронулся ею до груди, и кровь остановилась.

— Положи меня на землю, — тихо сказал Атабай. — И ступай себе… Мне надо столько еще успеть подумать перед смертью… А осталось всего несколько мгновений… Но я успею… Оставь меня… Иди ищи своего белого коня…

Дута несколько суток скитался по горам. Как-то на утесе он увидел белого скакуна. Тот стоял на самом краю, выгнув лебединую шею, и, казалось, трогал копытом камень перед собой, готовясь к прыжку в пропасть.

— Остановись! Не смей прыгать, Терек! — закричал Дута и полез к вершине утеса, обдирая руки об острые камни. — Стой!

Но конь не послушался. Он вздрогнул от громкого крика и полетел вниз. Дута был уже на вершине.

— А! Шайтан! — закричал он и погрозил кому-то невидимому кулаком, но тут на соседней скале увидел еще одного белого коня и закричал, — Погоди, Терек! Я сейчас! Не прыгай! Это я — Дута!

Он опять карабкался, не замечая своей хромоты. А белые кони скатывались в пропасть от его крика. Дута бесился, пыл от бессилия и злобы, и горное эхо отвечало ему тем же. Иногда только примешивая к нему то ли крик птиц, то ли смех лесных джиннов.

Одного коня, самого большого и красивого, Дута решил не пугать криком. Он тихо крался к нему, поднимаясь все выше и выше. Вот Дута уже ступил на горный выступ, на котором застыл белый скакун. Дута видел его спину, круп, длинный хвост. Боясь, что и на этот раз упустит коня, Дута изогнулся по-кошачьи и прыгнул на спину белому коню…

Снежная шапка не удержалась и полетела в пропасть, унося на себе маленькую темную фигурку оседлавшего ее человека.

Белого скакуна не надо было подгонять. Он несся вниз с такой скоростью, что у Дуты захватило дух. Нет, он не отдаст этого коня жалким предателям и трусам. Нет, теперь их не разлучить никому. Они — одно целое. Они поскачут туда, на восток, куда увезли Айшат. Да вот уже и близок этот восток. Стоит только подумать, и белый конь несет его туда, куда надо. А вон Айшат, улыбается Дуте приветливо, радостно, как никогда в жизни ему не улыбалась. Ты ждала меня, Айшат?..

По телевизору показывали авиа- и автокатастрофы, взрывы и землетрясения, не забывая и о готовых сломать себе шею экстремалах, что продолжали мчаться вниз с самых высоких гор и обрывов, стремясь в отсутствие войны пережечь весь избыточный адреналин…

А Европа так и не поняла, что ей нужна война, нужна, как периодическое проветривание… Но…

Новая шеф-редактор московского отделения Си-би-эн-ньюс Симона Аракельянц, француженка армянских кровей, вполне удовлетворилась комментариями Тимоти Аткинсона.

— Безусловно, подругу твоей предшественницы ухлопали ее же чеченские родственники, хотя теперь это труднодоказуемо…

Тимоти лежал в царских размеров кровати, и Симона Аракельянц, хозяйка этого ложа, кормила своего гостя круассаном, обмакивая его то в горячее молоко, то в плошечку с медом…

Тимоти блаженно закатывал глаза, ленивыми руками прикасаясь к неприкрытой франко-армянской груди…

— Они ухлопали ее, когда убедились, что она не желает на них работать и ищет помощи у своих европейских друзей…

Тимоти любил ласкать женскую грудь. Воинствующий гетеросексуал, ненавидящий педиков, он обожал женщин. Предпочитая стройных, даже худощавых, он выделял из них лишь обладательниц большого бюста. И Симона отвечала его идеалу. Крупные горошины бледно-розовых сосков ее тяжелых грудей возбуждали его, но, осторожно теребя их большим и указательным пальцами, Тимоти продолжал не о несравненной Симоне, а об Айсет:

— Ухлопали ее, и извлекли из ее смерти двойную и даже тройную выгоду…

— Ка-а-акие они хи-и-итрые! — игриво подыграла возлюбленному хозяйка, запихивая ему в рот очередной кусочек завтрака.

— Не хитрей вас, армян, просто они более решительные, более отчаянные. Более жизнеспособные в своей дикости…

— Молодой этнос на стыке тысячелетий проявляет себя более сильным и более способным на выживание, — мгновенно сменив тон с игриво-кокетливого на серьезный, сказала Симона.

— Может и так, — согласился Тимоти, — может и так… Хотя, к слову сказать, вайнахи — этнос довольно древний. Во всяком случае, древнее русских.

— Так какую они поимели выгоду? А? — спросила Симона, выразительно вскинув красиво очерченные армянские брови.

— А ты, оказывается, еще и слушаешь? — удивился Тимоти.

— А ты думал, что глупая женщина может только отдаваться в постели и готовить завтраки?

— Нет, я так не думал, я не сексист… в разумных пределах.

Разумеется, Тим был сексистом. Но он тщательно это скрывал. Равно как и миллионы его братьев по мужскому клану …Что ж тут поделаешь? Признавшись, что тебе ненавистно искусственное раздувание равноправия полов, сможешь ли продвинуться по служебной лестнице? Ясно, что нет…

— Ее родственники представили это убийство, как нападение федеральных спецслужб на корреспондентский пункт агентства «Кавказ»…

— И?

— И решили одним махом две проблемы — избавились от Айсет Бароевой, как от строптивой сотрудницы, не желающей работать на них, и одновременно из нее же сделали жертву, этакую героиню, Хорста Весселя в юбке.

— Кого?

— Хорста Весселя, одного из нацистов-штурмовиков, якобы погибшего в драке с коммунистами в начале тридцатых годов, а на самом деле бывшего сутенером и зарезанного проститутками в борделе…

— Ну, ты загнул…

— Может, и загнул, — быстро согласился Тим, в который раз за эти ненасытные сутки почувствовав пульсацию нахлынувшего желания.

Он притянул Симону к себе.

— Армяночка моя, поцелуй меня французским поцелуем, — прошептал Тимоти…

И тела британского шпиона и французской сотрудницы медиа-бизнеса слились в страстном соитии…

В городе Москве. В квартире на Чистых прудах. В которой совсем недавно пила шампанское наша героиня.

Это была не сказка. В одном из домов аула Дойзал-юрт за столом сидели трое: чеченец, немец и русский. Салман Бейбулатов, Клаус Штайнер и Евгений Горелов.

Всего два дня назад Салман с Клаусом, найдя в одном из домов старинное кремневое ружье, пошли на охоту. Они весь день лазали по горам, пока почти случайно не подстрелили зайца. Раненый зверек пытался уковылять от них в кусты и стонал, как человек. Когда же охотники добили зайца, стон не прекратился.

Так они нашли в снегу выбившегося из сил, замерзшего, голодного капитана Горелова, да еще с переломанной при падении рукой. Салман пошел в хлев, куда они собрали уцелевший со всего аула скот — корову и трех баранов. Зарезав одного из баранов, чеченец снял с него шкуру и крепко обернул ею сломанную руку Горелова, внутренней влажной поверхностью к телу. На следующий день подсыхающая шкура стала превращаться в твердую, неподвижную коробку. Бараньим жиром из курдюка Салман смазал капитану помороженное лицо и пальцы.

Ничего не пропало, весь баран пошел в дело. Мясо легло на праздничный стол по поводу приема нового гостя. На столе были еще чихирь и неумело испеченные мужскими руками подгорелые лепешки.

Они уже выпили за гостей и хозяина, произнесли нейтральный тост за скорейшее окончание войны. Утолив голод и немного захмелев, мужчины разговорились. Говорили о будущем.

Клаус знал несколько слов по-русски, а по-чеченски знал уже больше. Захмелел он первым, поэтому первым и заговорил о сокровенном, стараясь вкладывать как можно больше смысли и экспрессии в каждое слово.