— Я не знаю, кто это, — тут же соврал мастер.

— Ладно, — Курт пожал плечами и сдал назад, снова удивив бензомастера. Не почувствовал ложь? Что-то задумал? Знает сам? Но Курт просто решил, что поговорит об этом с Гансом. И не только о сером снеговике, промчавшемся мимо, но и о Герде, и о новом бензомастере, который смеет ему врать. Но сначала, наверное, о Герде. Салон, едва успевший остыть, начал снова прогреваться, и Курт расстегнул парку, глядя не на дорогу, а на приборную доску: все равно залепленное снегом лобовое стекло не позволило бы что-то рассмотреть. Несколько время молчал, постукивая побаливающими пальцами по рулю, после чего неохотно глянул на мастера: тот выглядел возмутительно беззаботно, всем телом откинувшись на спинку сидения и погрузившись в состояние оцепенения. Дорога обещала быть веселой. Хотя Курт привык ездить один — как-то раньше не получалось принимать бензомастеров за полноценного собеседника. Даже если это приличного размера собака, не станешь же ты с ней вести беседы? Вот беседы-то вести он и разучился, поэтому был не уверен, что получится с ходу не сломать Гансу нос. После чего Курт, естественно, будет нещадно бит, но эффект неожиданности позволит ему поправить профиль бывшему однокашнику. За кровожадными мыслями дорога показалась значительно короче, а может быть, и в самом деле до Каппы было ехать не так долго, как Курту казалось. По крайней мере, вьюга так и не переросла в настоящую бурю, так и сойдя на нет. На нет — это до состояния легкого буранчика, который после всего увиденного за последние годы кажется легкой весенней моросью. Если не усилится, то скоро стихнет совсем. Будто откликаясь на его мысли, снежное крошево перестало сыпаться в стекло, так что дворники смогли наконец-то расчистить окно ровно настолько, чтобы видеть дорогу впереди. В сером тумане замаячили контуры города, зарябил массивный главный корпус Университета. Не доезжая до него, Курт повернул на аллею с куцыми каролинскими грабами, растопырившимися вверх, как ершики. Остановившись у малого корпуса биохимиков, вышел из машины, оставив Эфа сидеть внутри (мастер сам отказался выходить, а Курт не стал настаивать) и потянул тяжелую, присыпанную снегом дверь. Она неохотно поддалась, и Курт начал спускаться по лестнице вниз. Этим входом он пользовался впервые: работники и студенты Университета попадают в лаборатории, пройдя через Главный корпус. Слабо освещенный коридор за лестницей со скрипящими ступенями и тугими дверями неизбежно привел Курта в приемную. Хельги подняла на него взгляд, похлопала неподъемными от густой дешевой туши ресницами и открыла рот, чтобы что-то спросить. Но мимо пронеслись двое студентов (или аспирантов) в теплых свитерах, и она отвлеклась, чтобы обругать их за отсутствие халатов. Когда секретарша вернулась на свое место, то, должно быть, ожидала, что Курт испарится. Но тот все так же стоял у стола, с интересом изучая разбросанные в «женском порядке» бумажки — то есть, никакой систематичности в них не было.

— Кыш, кыш, — неприязненно махнула рукой Хельги, подгребая к себе бумаги в изрядную стопку. Наверное, их давно следовало проработать, и появление Курта только напомнило ей об этом. Конечно, необходимость работать не могла обрадовать ни одного нормального человека. Как и неминуемо грядущий скандал. Хотя Курта вот, к примеру, очень радовал. Но о его дурном характере легенды ходили еще во время учебы.

— Я — туда, — Курт ткнул пальцем в сторону двери, за которой, он точно знал, плотно засел Ганс. Тот, конечно, мог бы оказаться и в своем кабинете, но это было чуть менее реально, чем то, что Эф за то время, что его не будет рядом, перевоплотится в ласковую кошечку. Ганс ненавидел свой кабинет.

— Его нет, — робко пискнула Хельги, приподнимаясь.

— Естественно, — согласился Курт и толкнул широкую створчатую дверь, ведущую в лабораторию. В лаборатории было холодно. Настолько, что халаты никто не игнорировал. Их натягивали прямо поверх свитеров, а то и курток, и только пальцы должны были сохранять привычную подвижность: для этого их приходилось постоянно греть и прятать в карманы.

— День добрый, — вкрадчиво заметил Курт, сгребая с ближайшего стола какое-то кладбище из микросхем и чуть сжимая в руках. Судя по полузадушенному хрипу, который издал бледный от испуга за собственное детище студент, это было что-то очень важное. Ганс поднял голову от микроскопа и передал его аспиранту (и ближайшему помощнику по совместительству) по имени, кажется, Ию. Или это была его фамилия, Курт не был точно уверен.

— Здравствуй, Курт. Пойдем в мой кабинет. Теперь на них глазели уже все, кто находился в лаборатории. О нелюбви Ганса (профессора Вейгера) к собственному рабочему месту ходили мистические легенды, которые, кажется, грозили рассыпаться на глазах у общественности. Или же обрасти новыми фактами, и Курт твердо решил выбежать из кабинета с квадратными глазами — а дальше уже студенты придумают все сами. Ганс открыл перед ним дверь, после чего зашел сам и тихонько, надеясь, что Курт не услышит, щелкнул замком. Прошел к столу и медленно опустился на высокий прямой стул. Было видно, как неловко себя чувствует Ганс в этом месте. Тем интереснее было Курту наблюдать за ним, зная, кому этот кабинет принадлежал ранее. С этим сакральным знанием все решительные и порывистые движения одноклассника казались неуверенными и жалкими.

Случайными, а не тщательно продуманными.

— Ну, ты с отчетом?

— Естественно, — повторил Курт, усевшись в гостевое кресло и сцепив пальцы на колене. При этом на Ганса он не смотрел, вовсю изучая обстановку. Все, на самом деле, осталось таким же, как и пять, семь, десять лет назад. Окно без гардин, светлые стены, дубовый стол, пресс-папье в форме помпезного льва. Ганс поелозил тем самым львом по каким-то бумагам, у которых, наверное, должен был уже закончиться срок хранения, и попытался выйти на беседу еще раз.

— Рассказывай. Курт молчал, буравя пронзительным взглядом льва. Вот только нервничал при этом все больше Ганс, не зная, за что схватиться: за бумаги, за ручку, за коммуникатор, который он предусмотрительно взял с собой. И пожалел уже, наверное, что закрыл дверь. Курта это откровенно забавляло. Видимо, вина Ганса в чем-то, еще неизвестном, была настолько велика, что ему буквально не сиделось на месте. На воре и шапка горит, а?

— Рассказывай, а потом задашь вопросы.

— Что рассказывать? — едко поинтересовался Курт. Ганс напряженно сглотнул:

— Отчет. О патруле, о реакции опытного образца на… — и тут же замолчал.

— На что? — Курт подался вперед. — Ты, кажется, хочешь рассказать мне, кого я встретил в Каппе?

— Нет, — Ганс тряхнул головой, потянул себя за волосы и, кажется, все же взял себя в руки. — Я хочу услышать, кого ты нашел. Это было твое задание. Докладывай.

— Хорошо, — Курт согласно кивнул и для начала кратко поведал о хаммере киношников. — Ну, а с ними была Герда.

— Герда? — на лице Ганса мелькнуло удивление — уже честное, не нервное. — Зачем ей… И снова замолчал. Молчал и ждал вопросов и Курт.

— Атли, детка, вставай. Это твой последний день! Звучало как-то не очень, но Курт, понимая, в чем же суть сказанных матерью слов, открыл глаза и уставился на полоток. Покатая деревянная крыша сползала к другому концу комнаты и терялась в утренней зашторенной темноте, клубящейся в углах. Курт неохотно откинул одеяло и спустил ноги с кровати. В этом году май был поразительной прохладным, больше похожим на ранний апрель, когда небо еще едва голубое, но на него уже наползает зеленый иней. Даже если апрель — не май — напоминает о приближающихся летних каникулах, то что уж говорить о самом последнем дне. Последнего учебного года. Умывшись блаженно теплой водой, быстро одевшись в джинсы и теплую олимпийку, Курт спустился вниз. Горячий омлет на тостовом хлебе уже дымился рядом с кружкой какао, и в этот день он не стал спорить и упираться. На пороге взрослой жизни не хотелось быть взрослым и отказываться от завтрака, как это делал отец. Хотелось еще немного потянуть детство. Курт старательно наворачивал завтрак, а за ним, раскачиваясь на стуле, неотрывно наблюдал Грег, выпивший только какао с маршмеллоу.